Карьера кончилась (сбита на излете!), счастья нет, три бывшие жены требуют уважения, двое детей, взрослых и никчемных сосунков мужского пола, денег, а я, дурак, всё чищу до блеска свою немногочисленную модную обувь, меняю иногда костюмы, раз в три года – машины, отчаянно коплю на квартиру в центре и на дачу хотя бы в дальнем Подмосковье, суечусь, подрагивая всеми своими стареющими мышцами и пергаментирующей кожей всё еще привлекательного лица. Желаю еще прикупить квартирку где-нибудь на болгарском черноморском побережье или, может быть, под Ригой. Я – разведен, бобыль, неудачник и дамский угодник. Вот что я такое!

Припоминаю, как-то разомлел в компании своего старого приятеля, человека теперь уже очень небедного, и, глядя в томные глаза его уже взрослой дочери, студентки какого-то изящного учебного заведения в Бельгии, стал вслух вспоминать, как мы при зарплате в 150 рэ покупали с рук джинсы стоимостью в 200, а то и больше рэ. Мечтательно так вспоминал! Как будто ностальгией мучился, идиот!

«Вы, говорю, молодняк, не знаете, что такое счастье, потому что не умеете вычитать из малого большое! А нас этому жизнь учила. Мы романтиками были!»

А она смотрит на меня эдакими изумленными глазками и восклицает:

«Не представляю, как это – джинсы за большую часть доходов! Сдурели, что ли!»

А я как хлопну ладонью по столу. Посуда аж подпрыгнула. И папаша ее, мой приятель, тоже в унисон хлоп! Мы зенками своими вращаем и шипим:

«Всё вам на блюдечке! Всё вам даром! Вы машину от нас получаете, да еще ухмыляетесь – недостойна она вас, у сокурсницы лучше, дороже! А у самих на руке часы стоимостью в четыре колеса от той машины в лучшем случае. Вы даже не пытаетесь что-то из чего-то вычитать, а глазки раскрываете с возмущением: вон, мол, какие глупые, за джинсы две зарплаты отдавали!»

И тут я понял, что постарел. Я потерял себя, я ору на юность, которую сам же развращаю своей суетой. И еще я подумал, что хочу быть таким, как они – не вычитать, а складывать, складывать… И ничего не помнить про дорогие джинсы и дешевую жизнь.

Напились мы тогда с моим приятелем, а его дочь смотрела на нас жалостными такими глазищами и думала, наверное, что мы напрасно прожили жизнь, что мы не умели делать дела. Она не знала, что именно эти дела и привели ее, в конце концов, к изящному ВУЗу в просвещенной Европе, к маленькой гламурной машинке, к дико дорогим часикам и прочее, прочее, прочее.

Но назад всё равно не хочу, как некоторые! У таких телег, как я, обратного хода не предусмотрено.

Мне когда-то здорово завидовали. Женщины падали в мою постель, как созревшие ягодки, жизненные блага облепляли мое спортивное тело, как теплый, морской воздух, а будущее поглядывало на меня мерцающим блеском голубых глаз. Оно было вечным, как и молодость! А как на мне сидели костюмы, джинсы, дубленки и ондатровые шапки! Как я смотрелся в «Жигулях», а один год даже в «Волге»! Ее потом пришлось срочно продать, потому что в прокуратуре тогда началась какая-то мерзкая кампания по поводу мздоимства, взяток, собственности. Могли здорово наехать! И всё равно, я был тогда счастлив и необыкновенно перспективен.

Конечно! Ведь счастье – это и есть перспектива, то есть ее ощущение. Поэтому и говорят: когда народ, или хотя бы амбициозную его часть, лишают долгосрочной перспективы, он отчаянно несчастлив, и такая власть непременно рухнет.

И жизнь рухнет! Как моя…

…Я сидел на пуфике посередине комнаты, положил на колени черную кожаную папку и привычно записывал в протоколе осмотра то, что бесстрастно диктовал старый бородач – немытый, усталый судебный медик по прозвищу Ланцет, неисправимый библиофил, нищий, как церковная крыса.