— Ну, тогда мы поехали. Извини еще раз.

Вечером я сходил туда один, никого с собой не брал. Мало ли, он правду говорит и Мика вообще не хочет меня видеть. Я же не пришел, как обещал ей. Но я просидел за загоном не меньше трех часов, а Мику не видел. Только Ленка выходила на крыльцо, что-то пила, а Мики не было видно. Я ушел.

А на следующий день пришел опять. Я опять просидел с двенадцати и почти до шести часов вечера, но опять все ходили туда-сюда, а Мики не было. Ну не может же она два дня не выходить из дома… или может? Я начинал сомневаться, а вдруг он правду сказал и она сильно больна? Тогда почему не пускает меня к ней?

На следующий день я уже взял с собой Барса, а следом увязался Рыжий. Я рассказал вкратце ситуацию, чтобы Барс не засыпал меня вопросами. Теперь мы пришли с самого утра и решили сначала отсидеться в лесу, а часам к десяти подобраться поближе, чтобы я мог увидеть окна. Ну, или заслать Рыжего. Ведь Игорь сказал про меня, а не про Рыжего. И тот вполне может прийти навестить Мику. Но вот Рыжему мы говорить ничего не стали заранее, когда решим его туда запустить в разведку, тогда и скажем.

И каково же было мое удивление, когда Барс во всю глотку заорал ее имя. У меня чуть ноги не подкосились. Я думал, это сон. Но нет, вот она, стоит обнимает Барса, а сама на меня смотрит. И как смотрит, аж мурашки по спине бегут и в пот холодный бросает. На меня никто так еще не смотрел.

Столько обиды… нет, не обида, злость? Ненависть? Да что с ней?

Нет, все-таки обида? Никогда бы не подумал, что вот эти глаза когда-нибудь наполнятся слезами. Она плачет. Почему? В этот момент я уже ненавидел и сам себя, и Ленку с Игорем. Всех, из-за кого она плачет. Она даже с Игорем сражалась, терпела его оскорбления и не плакала, почему сейчас? Если честно, я испугался. Первый раз в жизни мне было страшно, что виноват я.

— Барс, — позвал я, потому что мне надоело смотреть на то, что он ее обнимает.

— О, извини, я чего-то теряюсь, когда вижу девичьи слезы. Лик, не плачь, ладно? — отпустил он ее и отошёл в сторону.

— Привет, — осипшим от волнения голосом сказал я.

Мика отвернулась, и мое сердце чуть не разорвалось на части. Неужели плачет и не хочет, чтобы я увидел? Почему?

— Мик, повернись, пожалуйста.

И каково было мое удивление, когда она повернулась с совершенно сухими щеками, будто и не плакала. Ее выдавала только красная полоска над губой. Я никак не мог решиться заговорить. Я был очень зол. До меня стало доходить, что происходит. Но я еще не до конца разобрался.

— Как ты себя чувствуешь сейчас?

— Что? — не поняла она. — При чем здесь это?

— С тобой сейчас все хорошо? — повторил я, но уже и сам догадался, что она ответит.

— Если ты про ногу, — вдруг сказала она, а я посмотрел на ее ноги, — хотя откуда тебе знать про ногу, тебя ж уже не было, — и увидел перебинтованные колени и стопу.

— А что с ногой? — я пытался взять себя в руки, но уже представлял, как покалечу того, кто это сделал.

— А почему у тебя колени перевязаны? — я еле сдерживался. Первый раз испытав чувство всепоглощающей злости, гнева вперемешку с желанием задушить этого урода.

— Что происходит, Камиль? — задала она вопрос. — Зачем интересуешься, если мы уже не вместе, так и скажи, а не спрашивай вопросы, которые тебя уже не должны волновать.

«Что, как это? Почему? — неслось у меня. — Я ослышался? Да что происходит?» — Что, почему не вместе?

— Ну, это ты мне скажи, почему тебя нет три дня, когда ты обещал вернуться. Когда говорил, что любишь, а меня на днях чуть не убили.