– Мужчина за стойкой поднялся и, вероятно, дал пианисту денег, потому что тот сразу заиграл «Дэнни-бой». И тогда незнакомец подхватил меня на руки, поставил на свой табурет и потребовал, чтобы все замолчали, потому что сейчас буду петь я.

Кейт снова помедлила, на этот раз потому, что старалась не хихикнуть.

– Вот так он и настал, мой звездный час. Я так нервничала, что пришлось сцепить руки за спиной, чтобы они не дрожали. А когда попыталась петь, из горла вырвалось нечто вроде кваканья.

– И на этом все кончилось?

– К несчастью, нет, – засмеялась Кейт, качая головой.

Митчел, которому не терпелось узнать, что будет дальше, попробовал угадать:

– Вам наконец удалось запеть громче и очень фальшиво?

Его улыбка померкла при мысли о том, как в подобных обстоятельствах могут быть жестоки к маленькому ребенку люди, успевшие набраться.

Но Кейт снова покачала головой и приняла оскорбленный вид.

– Мой конец истории нравится мне куда больше.

– И каким же был конец?

– Собственно, как только я обрела голос, все было лучше некуда. К счастью, пока я пела, все молчали, а потом тишина продолжалась еще несколько секунд, прежде чем раздались аплодисменты.

– Громкие?

– Очень. Естественно, я посчитала это одобрением публики и принялась петь другую песню, уже более веселую, которая, как я понимала, покажет всем мое блестящее владение ирландским наречием. Когда я ее пела, кто-то дал мне зеленую шляпу гнома и игрушечную дубинку. И тут, как раз на последнем куплете… – она все-таки расхохоталась, – вошел отец. О Господи, что там началось!..

– Он, конечно, расстроился, – предположил Митчел, подумав про себя, что ее отцу совсем не следовало ругать девочку, раз она дала такое великолепное представление.

– Это правда. Он действительно немного расстроился, – подтвердила она, смеясь еще громче. – Видите ли, к тому времени как он пришел, я уже стояла не на стуле, а на барной стойке, чтобы все могли меня видеть. Нахлобучила зеленую шляпу, размахивала дубинкой и во весь голос распевала разухабистую песню «Собирайтесь все бродяги и прохвосты». На случай если вам она не известна, некоторые куплеты несколько непристойны, и я как раз дошла до одного из них, когда передо мной возник отец.

– И что случилось?

– Мой голос оборвался на полуслове.

– А ваш отец? Как он поступил?

– Стащил меня со стойки, а назавтра попросил моего дядю использовать все его влияние, чтобы немедленно записать меня в школу Святого Михаила, с тем чтобы монахини… э… смогли как-то участвовать в моем воспитании. До этого я ходила в обычную школу, потому что она была гораздо ближе, и брала уроки катехизиса в Святом Михаиле только по субботам.

– И на этом ваша певческая карьера закончилась? – поинтересовался Митчел, поднося бокал к губам.

– Почти. Отныне мое пение ограничивалось исключительно церковным хором.

При слове «хор» Митчел поперхнулся.

– Слава Богу, что монахини не заманили вас в свой монастырь и не превратили в невесту Христову! – выпалил он, хотя вовсе не собирался выражать свои мысли вслух.

– Заманить меня в монастырь? – хмыкнула она. – Да они бы не позволили мне и порога переступить, даже если бы я об этом умоляла! Не было того правила в уставе, которое я не обошла бы или не нарушила, и меня всегда, всегда ухитрялись поймать, в точности как в тот день, когда отец застал меня поющей в баре. Все годы учебы меня оставляли после уроков за одно или другое нарушение. И я практически истерла все школьные доски, выписывая по сто раз обещания вроде: «Я буду подчиняться школьным правилам» и «Я больше не буду грубить учителям». Бедные монахини окончательно отчаялись бы, если бы не мой «ангельский» голосок. Без меня, как они утверждали, церковный хор многое бы потерял.