Независимость была не столь важна. Во-первых, ее всё равно хотели обменять на титул герцога, во-вторых – независимость есть, когда есть сила. А когда силы нет – и независимости быть не может. Возврат мужа резко усилит марку, даже если у него будут обязательства перед Тимосом Русским.

– Я согласна. Что нужно?

– Пошлите с голубем моему господину прядь волос покойного Бенека.

Заговорила Эрефа:

– С голубем такой ценный груз посылать опасно. Птица может выбиться из сил и замерзнуть в горах. Ее может перехватить другая ведьма. Хищник может убить, в конце концов.

– Призвать Бенека не сможет никто, кроме Тимоса. Силы не хватит. Если прядь потеряется – большого вреда не случится, можно будет просто послать еще одну.

– И всё же я настаиваю. Нашего господина убили люди из Гильдии, они могут обеспечить перехват наших голубиных посланий. Нужно посылать не с голубем, а с надежными людьми.

Мертвец задумчиво пощелкал нижней челюстью. Потом согласился.

Ланейла сама срезала с головы мужа прядь волос, перевязала ее ленточкой, уложила в медальон и наедине, не сказав никому ни слова, передала знаменосцу покойного маркграфа. Тот с небольшим конным отрядом на следующий день выехал через Алитанию в сторону Русской марки. Путь по зимним дорогам займет больше недели, зато продвижение отряда можно будет контролировать, обмениваясь сообщениями через посыльных-призраков.

Конечно, эта прядь была не единственной. Еще один образец волос остался в сокровищнице замка. На всякий случай.

Днем в присутствии гостей провели сожжение тела. Вдова на церемонии выглядела грустной, но спокойной и уверенной в себе.

* * *

Через час медсестра-Барби пришла в сопровождении молодого парня. Парень был одет в голубую медицинскую форму, а не белую, как медсестра. В руках он держал папку с листами, прижатыми под зажимом. Под его внешней уверенностью иногда проглядывало беспокойство и желание самоутверждения.

– Стабилен? – он почти не обращал внимания на меня.

– Да. Все показатели в норме.

Врач посмотрел на мониторах температуру, давление и прочие данные, занес их на свой опросный лист.

– Пролежни?

– Есть небольшие, обработала. На пятке самый сложный.

Врач глянул на пятку, послушал мою грудь стетоскопом.

– Хрипов в легких нет, – отметил с удовлетворением.

Поставил очередную пометку, подписал форму и ушел вместе с Барби, так и не посмотрев мне в глаза.

Когда они вышли, из-за двери донеслось:

– И долго он так будет лежать?

– Пока за него платят. Или пока не умрет от сепсиса или отказа органов.

* * *

Я задумался над услышанной фразой. Кто за меня платит? Родители? Вряд ли, они небогаты.

Современная медицина может поддерживать жизнь даже в трупе. Но лечение тяжелых больных – занятие дорогостоящее.

Врачи знают, что большинство людей готовы многое отдать за здоровье и жизнь своих близких. Их так воспитали. Людям десятилетиями внушают, что это правильно, отдать последнее, чтобы купить своим родителям еще пять лет жизни, что это и есть гуманность и любовь. Старики циничнее и богаче молодых, и многие из них готовы отдать свое имущество ради продления своей жизни, вместо того, чтобы оставлять деньги детям и внукам. Потому лечение старческих болезней – яркий пример общественной неразумности.

Чем богаче страна, тем большие средства тратят на лечение стариков. Это всё равно, что постоянно перебирать и ремонтировать старый, давно вышедший из производства, автомобиль. Любой опытный автовладелец знает – рано или поздно становится дешевле купить новую машину. Вместо одного дряхлеющего американца с болезнью Альцгеймера можно было бы спасти от смерти десятки африканских детей, умирающих от туберкулеза или малярии. Или сотню умирающих от голода. На исследования рака, деменции или способов восстановления эрекции тратятся деньги, во много раз большие, чем на болезни, ежегодно убивающие миллионы людей в бедных странах.