– Кому еще понадобился этот Архив? – спросил я охотника, когда мы уже въехали в лес.

– Что?

– Ну, ты говорил, желающих заглянуть в него много.

– Ясное дело, много. Ну как, много… У всех что-то свое чешется. Южане хотят разобраться, сколько всего лигуров и куда они разошлись, чтобы еще громче ныть: «Нас обделили! Смотрите, всем дали цацек, а мы лапу сосем» – и так доказать, что Таильскую пещеру нужно-таки опять вскрыть, достать из нее оставшиеся лигуры и раздать всем обиженным. С нерлитами веселее. Те спят и видят найти своего последнего Предшественника. Думают, в Архиве что-нибудь написано на его счет. Где лежит, как разбудить. Еще магульдинцы…

– Красные?

– Ну да. Этим тоже нужно. Им всегда что-то нужно.

– Архив-то им зачем?

– Хотят доказать, что влияние лигуров меняется в худшую сторону. У них одна песня. Собрать лигуры, вернуть их в Гробницы и замуровать, как это сделали каахнеры. Так что вставай в очередь.

В защитных накидках, купленных на заставе, мы все выглядели глупо. Просторная, пропитанная маслами ткань и большой колпак из мелкоячеистой сетки. Дышать и говорить было неудобно, но еще на опушке я понял, что это неудобство оправданно. Гудение гнуса не смолкало.

Вокруг Предместья никогда не возводили крепостных стен, и все же летом его граница хорошо просматривалась даже издалека – почти все четыре месяца Предместье окружало дымное кольцо. Среди густых зарослей ивы и таволги открывались поляны со сложенными из карнальского камня жаровнями. В них жгли торф, перемешанный с листьями айвы, болотного папоротника. Дым поднимался тяжелой, покачивающейся портьерой и редел лишь к верхушкам эйнских деревьев. Это был единственный способ отвадить от Предместья назойливых крылатых насекомых, худшим из которых в последние годы оставался тигриный комар. Его так назвали по мелкой шерстке, окрашенной в желтые и черные полосы. Взрослый комар, по размеру как шмель, угрожал лишь болезненным укусом. Крохотные бесцветные комары-личинки приносили значительно больше забот. Почти беззвучные, они впивались в тело жертвы, при этом вспрыскивали яд, делавший укус безболезненным. Затем, сложив крылышки, целиком втискивались под кожу, сворачивались в кокон и начинали вызревать. На коже проступал зудящий волдырь, избавить от которого мог только лекарь – надрезав его ножом, вычистив от проросшей личинки и заложив в рану лепесток цейтуса.

Миалинта рассказывала, как захмелевшие грибники или ягодники, забыв осторожность, заваливались спать в чащобе, и за ночь торфяные черви прогрызали защитный костюм, а в отверстия, беззвучно ликуя, пробирались сотни тигриных комаров.

– Они вызревают за пять дней. Если укусов много, яд действует как снотворное. Ты так и не просыпаешься. Лежишь в кустах, пока кожа не начнет лопаться.

– А потом идешь комарам на ужин. Если только тебя раньше не сожрет кто-нибудь другой, – добавил Громбакх. – В твоем теле плодится целая колония. Можешь прокормить не меньше трех поколений. Вот такая добрая смерть. Истинное самоотречение.

Когда мы проехали сквозь дымовую стену Предместья, я увидел, что возле каменных жаровен стоят шалаши из прутьев и лапника. Вокруг шалашей высились холмы из листьев айвы, лежали пласты заготовленного торфа. Бедняки все лето поддерживали тление, за это наместник выдавал им паек, а в первые дни пращника дозволял пройти полный лекарский осмотр и снабжал необходимыми лекарствами. По этой причине костряками иногда становились родители с тяжело больными детьми – это был единственный шанс их вылечить.