41. Глава 40

После пяти минут препирательств и нестройного рассказа о том, что Денис натурщик, которого ждут в шестом корпусе скульпторы, охранник всё же сдался и пустил бедолагу на святая святых – на территорию университета имени Герцена.

Эту старую уловку Денис совсем уже позабыл, она всплыла в его памяти так же неожиданно, как и имя старого профессора Трепыгина. Он припомнил худенькую курносую девчонку с двумя косичками, которая рассказала ему об этой хитрости. Она частенько сидела в парке и делала зарисовки обветшалого пятого корпуса. Денису нравилась её увлеченность и запах даммарного лака, исходивший от этюдника.

Эта девчонка была у него первой в этих стенах, а он, оказывается, почти позабыл о ней. Вот так и его имя стирается из памяти бывших зазноб, а вместе с именем и прочие воспоминания. Зачем же тогда всё это случается, если даже воспоминаний не остаётся?

Денис огляделся по сторонам. Давненько он здесь не бывал, но за годы его отсутствия почти ничего не поменялось. Скамеечки разве что новые поставили, да баннеры со старинными фотографиями герценовских залов установили. По косым дорожкам всё так же стайками курсировали шебутные студенты, две чёрные кошки по-прежнему ютились на лестнице центрального корпуса, а старые деревья как и раньше тянули свои пожелтевшие ветви к огромным окнам, в которых то и дело мелькали чьи-то фигуры.

Денису всегда нравились закоулки Герцена, территория университета была столь огромной, что многочисленные учащиеся терялись во дворах и арках. Старинные корпуса, церковь и памятники всегда стояли в безмолвии и каком-то особом отрешенном величии. Казалось, переступаешь за ограду универа и попадаешь в другой мир. На Невском и Казанской суета, шум машин, ветер, а тут особое пространство, где тихо, уютно и всё знакомо. Лишь изредка в замершие герценовские дворики врывается извне колокольный набат Казанского колокола, от которого сотрясается сам воздух.

Денис побрел на факультет филологии, где некогда протекали его студенческие дни и вечера. Но Трепыгина Альберта Гавриловича там не оказалось.

– Его сократили ещё в конце прошлого учебного года, – поведала ему лаборантка на кафедре, – А вы знали его лично?

– Да, приходилось, он вел у меня философию, – и Денис непроизвольно улыбнулся, вспоминая потрепанный серый пиджак профессора и его всегдашнюю привычку тереть руку о карман, приговаривая при этом: – «Так значит, о чем бишь-то я».

Девушка тоже улыбнулась, но как-то грустно, а потом встала, отошла к шкафчику и зашуршала бумагами.

– Да где же я его видела-то, – бубнила она себе под нос, ворочая папки. – А, вот! Вы знаете, что, – проговорила она, оборачиваясь к Денису, – позвоните ему, вот номер. Он после сокращения стал сильно сдавать. Ученики – это всё, что у него было, вы же помните, как он обожал рассказывать всякие небылицы, даже перемен студентов порой лишал. Не специально, конечно, просто он такой увлечённый был, как сядет на любимого конька, так его уже и не остановишь.

– Да, помню, – Денис рассмеялся. – Нас однажды Смолыхина полчаса искала, мы на её лекцию целым потоком не явились. Потом, конечно, сообразила в расписание посмотреть. Многих в прошлом году сократили?

– Нет, троих.

– И чем им Трепыгин не угодил?

– Да вот, за его неспособность следить за временем и, конечно, за то, что помимо основного предмета, посторонней информацией нам голову забивал.

– Да это же в его лекциях самое интересное и было!

– Вы это комиссии скажите, – с грустью произнесла девушка. – Хотя теперь уже конечно поздно. В общем, позвоните старику, не пожалейте времени, а то он без работы, подозреваю, долго не протянет.