– Вы и это знаете, – криво усмехнулся Энграф. – Уж лучше бы вам заняться вверенным вашему попечению стационаром Горчакова!

– Я и там был, – заявил Кратов. – У них полный порядок. Настолько полный, что от скуки мухи дохнут.

– Неужели вы успели столько натворить за одно утро? – спросил Энграф недоверчиво.

– Ничего фантастического здесь нет. Главное – не сидеть сложа руки, не уговаривать самого себя: мол, все едино не успеть…

– Нет, вы не мальчик, – произнес Энграф задумчиво. – Вы, коллега, дьявольский коктейль из звездохода, плоддера и ксенолога, с явным преобладанием первых двух компонент! Как ни огорчительно, вы опять оказались правы. Да, я увлекся, потерял время… Но ведь это же было зверски интересно! И то, чем заняты Рошар и Гунганг, тоже интересно! Интересно даже мне! Как этим не увлечься, не позабыть обо всем на свете?! Разве вы никогда не шли на поводу у собственного любопытства?

Кратов неопределенно пожал плечами.

– Разумеется, мы очень легко стали поддаваться на собственные уговоры, – продолжал Энграф. – Особенно убедительно действует довод, что-де годы уже немалые. Преподлейший, должно заметить, довод!.. Человек начинает дряхлеть именно в тот момент, когда впервые согласится с мыслью о своей старости. Да, мыслить, оценивать, анализировать – это мы здорово умеем. А ведь зачастую необходимо отложить всяческие рефлексии на потом и как следует пошевелить конечностями! Успевать, а не искать индульгенций собственным опозданиям! Как вы находите, коллега?

– Григорий Матвеевич, – сказал Кратов вкрадчиво. – Хочу поставить вас в известность, что на время отпуска госпожи Скайдре вам придется возложить на свои плечи бремя прополки и подвязывания виноградных кустов.

– Как это? – насупился Энграф.

– Очень просто, – пояснил Кратов с охотой. – Руками и мотыгой. Экология – хозяйство хлопотное, так что всем хватит забот. К примеру, я иду, – он тяжко вздохнул, – принимать роды у козы Машки.

Наполовину распавшаяся, вросшая в землю хижина стояла на угоре, а со всех сторон к ней подступали древние деревья. Стволы облеплены были чем-то, что производило впечатление болезни, мертвенности: не то тысячелетним лишайником, не то ослизлыми лохмами отставшей коры. Такие же нездоровые лохмы свисали и с сырых бревен, из которых сложены были стены хижины. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: здесь никто не жил, и очень давно. Возможно, последние три-четыре века.

Кратов подождал немного и молодцевато перекинул ноги через бортик гравитра. Он тотчас же ушел по колено в какую-то мерзкую труху и, высоко поднимая колени, поспешил выкарабкаться на более надежное место. Машина стояла, утонув в этой трухе по самое брюхо.

– Сон Духов, – пробормотал Кратов.

Пожалуй, он чересчур тщательно счищал с брюк налипший тлен. Со стороны могло показаться, что он взволнован. А этого под посторонним взглядом вовсе не хотелось…

– Ты волнуешься, Кратов, – тотчас же безжалостно сказала Рашида.

– Я живой человек, – буркнул он под нос и осторожно, выбирая самые твердые участки этой в сто слоев заваленной гнилыми пластами земли, двинулся к хижине.

– Там есть тропинка, – промолвила Рашида вдогонку.

И он сразу же увидел тропинку. Вернее – слабый, призрачный след чьих-то усилий протоптать след в этой мертвечине. Этот призрак тропинки вел прямо до крыльца – пары рассыпавшихся ступенек.

– Мерзкое место, – произнес Кратов. Теперь он поймал себя на том, что голос его звучит излишне громко. Этот лес, эта мертвая земля, эти деревья-зомби и эта хижина – разлагающийся труп жилища – все будило в нем неясные колебания и даже страх. Он никогда и ничего не боялся на Земле. До этой минуты… – Того и гляди, выползет Баба-Яга. И задаст нам жару своей клюкой.