И Энни со сложенными, как для молитвы, руками замерла в ожидании приговора. Каждая её интонация, каждое выражение лица, каждый жест были проникновенны и искренни. Марилла и миссис Рэйчел отчётливо это чувствовали. Но Марилла, кроме того, в смятении вдруг поняла, что Энни, следуя по пути униженного раскаяния, упивается своей ролью. Ну и можно ли после такого рассчитывать на положительные плоды воспитания, если Энни превратила его для себя в подобие захватывающей игры?

Достойная миссис Линд, не отягощённая такой проницательностью, восприняла только подробную и пылкую мольбу простить, и негодование совершенно покинуло её добрую, хоть и несколько навязчивую душу.

– Ну, ну, вставай же, дитя моё, – сердечно проговорила она. – Разумеется, я прощаю тебя. Полагаю, что была слишком с тобой сурова, но я человек прямой, и ты просто не должна обращать на это внимания. Волосы у тебя, конечно, и впрямь донельзя рыжие. Но я знала одну девочку (мы с ней вместе учились в школе), у которой волосы были такие же рыжие, как у тебя. Зато, когда она повзрослела, они потемнели и сделались очень красивого каштанового оттенка. Ничуть не удивлюсь, если с твоими случится то же самое.

– О миссис Линд, – с глубоким вздохом поднялась на ноги Энни. – Вы дали мне надежду. Всегда буду считать вас своей благодетельницей. Готова вынести что угодно, только бы мои волосы стали красивого каштанового оттенка, когда повзрослею. Ведь гораздо легче быть хорошей, если имеешь красивые каштановые волосы, вы согласны? А теперь можно мне пойти в ваш сад и посидеть на скамейке под яблонями, пока вы разговариваете с Мариллой? Там гораздо больше простора для воображения.