Двор уже тонул в полной тьме под аккомпанемент шелковистого шелеста тополиных листьев.

– Слышите, как деревья во сне бормочут? – спросила девочка, когда Мэттью помог ей выбраться из коляски. – Какие у них, должно быть, приятные сны.

И крепко держа в руках ковровую сумку, где находилось всё её земное имущество, она проследовала за ним в дом.

Стоило Мэттью отворить дверь, как навстречу ему вылетела Марилла и замерла потрясённо при виде странного тщедушного существа с длинными рыжими косами и восторженно сияющими глазами, одетого в безобразное грубое платье.

– Мэттью Катберт, кто это? – выпалила она. – Где мальчик?

– Не было никакого мальчика, – с несчастным видом ответил тот. – Была лишь одна она.

И он кивнул в сторону девочки, только сейчас спохватившись, что даже не удосужился выяснить её имя.

– Как это не было мальчика? Мальчик должен был быть, – настаивала Марилла. – Мы же просили миссис Спенсер взять для нас мальчика.

– Ну а она не его, а её привезла, – развёл руками брат. – Я спросил у начальника станции, и пришлось привезти её домой. Нельзя было её там оставлять, где бы ни случилась ошибка.

– Хорошенькое дело! – воскликнула сестра.

Девочка в течение всего этого диалога молчала, перебегая глазами с Мэттью на Мариллу, и сияние на её лице мало-помалу сменялось недоумением, пока до неё полностью не дошёл смысл того, о чём они говорили. Тут взор её померк, сумку со всем своим земным достоянием она уронила и, шагнув к ним со стиснутыми руками, горестно выкрикнула:

– Вы меня не хотите! Не хотите, потому что я не мальчик! Мне стоило этого ожидать! Я никому никогда не была нужна! И сегодняшнее, конечно же, не могло долго продлиться. Это было бы слишком прекрасно. Ох, что же мне теперь делать? Я сейчас разревусь!

И она действительно разревелась, сев на стул, положив на стол руки и уткнувшись в них лицом. Марилла и Мэттью, отделённые друг от друга плитой, обменялись осуждающими взглядами. Рыдала девочка бурно и громко, и они совершенно не представляли себе, что с этим можно сделать.

– Ну зря ты, наверное, так сильно плачешь, – наконец нерешительно, словно ступая на незнакомую и опасную территорию, произнесла Марилла.

– Нет, не зря, – подняла к ней заплаканное лицо с подрагивающими губами девочка. – Вы тоже плакали бы, если бы, после того как побыли сиротой, приехали бы туда, где считали, будет ваш дом, и обнаружили, что там не нужны, потому что вы не мальчик. О, для меня это самое трагическое событие.

Суровое лицо Мариллы чуть смягчилось трудно давшейся ей улыбкой, которая словно заржавела от длительного неупотребления.

– И всё-таки не надо больше плакать. Мы же не выгоняем тебя прямо сейчас из дома. Придётся тебе пожить здесь, пока всё не разъяснится. Как тебя зовут?

Девочка на мгновение задумалась.

– Пожалуйста, вы не могли бы называть меня Корделией? – с надеждой спросила она.

– Называть Корделией? Тебя? Это у тебя такое имя?

– Не-ет. Оно не совсем моё, но мне бы ужасно хотелось, чтобы меня называли Корделией. Это так элегантно.

– Представления не имею, о чём ты. Если Корделия не твоё имя, то как тебя-то зовут?

– Энн Ширли, – неохотно призналась она. – О, ну только, пожалуйста, зовите меня Корделией. Вам же, наверное, всё равно, если я мало здесь проживу. А Энн – такое неромантичное имя.

– Неромантичное? – Марилле были чужды подобные выверты. – Чепуха какая. Энн – настоящее, хорошее, простое, разумное имя. И нечего его стыдиться.

– Ой, да я не стыжусь. Но Корделия мне нравится больше, – стала объяснять девочка. – Видите ли, я давно уже представляю себе, что моё имя Корделия. Во всяком случае, последние годы. А раньше, когда была помоложе, представляла себя Джералдиной. Но теперь мне больше нравится Корделия. А если всё-таки хотите называть меня Энн, то, пожалуйста, с «и» на конце.