Стиснул зубы.

– Мое глубокое соболезнование, – глухо произнес Авраам.

Женщина повернулась, посмотрела на Авраама и опустила взгляд.

– А, это вы, давненько вы не заходили в наш дом, – вдова нервно затеребила подол платья, не подымая взгляд на мужчину.

«С тех самых пор, как Джонсон донес на меня» – подумал Авраам, но сказал совершенно другое:

– Так получилось, Сара, так получилось.

Действительную причину размолвки с ее мужем Авраам сказать не мог. Не мог и все…

Взгляд женщины застыл, словно она хотела разглядеть в полутьме спальни нечто видимое только ей, быть может прошлую жизнь, в которой она была пусть не счастлива, но где все было стабильно и привычно.

Авраам опустил голову. Он уже собирался уйти, когда заметил, что гроб не только закрыт, но и щели между верхней крышкой и самим гробом залиты смолой. Кожа на лбу старого еврея сморщилась от удивления. Впервые он видел, чтобы прилагали столько усилий, чтобы изолировать мертвого от мира живых.

– Сара, простите за мою неделикатность, – произнес, изредка поглядывая на окаменевшее лицо собеседницы, – но почему гроб закрыт, что случилось с Джонсоном?

– Ах Авраам, я знаю, вы когда-то очень дружили с мужем… Когда-то… – ответила женщина дрожащим голосом, – Он выполнял заказ навахо и случайно разбил реторту с ядовитым воздухом. Очень ядовитым воздухом. И погиб на месте. А гроб выдали уже закрытым и наказали ни в коем случае не открывать.

– Да… еще раз мои соболезнования. Если что понадобится, обращайтесь без стеснения.

Воздух, который ядовит… Что еще выдумали для убийства себе подобных дети Baal Davar (сатана в иудаизме)?

– Спасибо… – Сара впервые за разговор поглядела собеседнику в глаза и щеки пробороздили мокрые дорожки. Так не плачут взрослые. Так плачут только дети. Чисто, светло и безнадежно. Она плакала, словно ребенок, которому безразличны доводы разума, которому просто надо, чтобы утреннее солнце обязательно улыбнулось и вернулось потерянное счастье…

Но Авраам не знал, как утешить. Он еще немного постоял, глядя на рыдающую женщину и тихо вышел, претворив за собой дверь.

– Деда! – разнесся над озером девчоночий голос, с противоположного берега откликнулось звонкое эхо.

Глава Мастерграда Маклаков Сергей Валерьевич обернулся на звук. Внучка взобралась на огромный гранитный валун и приплясывала на нем, размахивая руками и пугая птиц. Ее желтая ветровка ярким пятном выделялась на стылом голубовато-сером фоне мерцающих на солнце волн. Маклаков остановился, улыбнувшись, помахал рукой внучке. Потом повернулся к сбшнику.

– Вот егоза! Ну выкладывай Алексей Алексеевич, что случилось, не проведать же примчался на ночь глядя! – проворчал Маклаков. Не торопясь, двинулся по выложенной бревнами дорожке вдоль берега, мимо красавец сосен, дальше. За ним гость. Зябкий ветер принес терпкий запах наливающихся соком яблок и вишен. Хотя последних было мало – климат в восемнадцатом веке другой и для них было холодно. Солнце уже садилось. Багровый глаз уходящего на покой дневного светила пронзал окружившие его тучи, подтверждая народной приметой объявленный метеостанцией прогноз погоды. Весна, май 1711 года, если это можно было назвать весной, было только по календарю. С начала месяца то моросило, то просто было холодно и ветрено, так, что на хороший урожай пшеницы можно было не рассчитывать. Выручала рожь и картошка.

– Ты прав, Сергей Валерьевич, не проведать. Работа, будь она неладна. Пришло донесение от Трубочиста.

– Ну и как он там? – заинтересовался Маклаков.

– Держится, но похоже устал. Надо забирать его.