Серый всегда на севере.

Внешность Серого равна нулю.

– Разве это жизнь? – сказал Серый. – Я ем гадость, пью гадость. Все, что можно было уничтожить, мы уничтожили. Мы уничтожили семью, Бога, традиции. Нельзя сказать, что нам было много что уничтожать. Русский Бог качался, как зуб, и большевики его вырвали разом.

В доме у Серого никогда не было клея. Невеста с зубами, ковыряя в носу, вешала трусы на батарею. Закатывала их специальным образом. Чтобы быстрее сохли. Козявками стреляла в Серого. Ради потехи.

– Смешная ты, – оборонялся Серый.

Серый прилетел к собакам и стал молодой. Он запел и пел долго, так долго, что задремал.

– Еще «Шабли»? – спросил Саша, когда ожила и задвигалась картинка клубной жизни. – Хотите устриц?

– Хочу.

– Мне одинаково противны оба: и Грегори, и Серый, – сказал Саша. – Нам, молодым, нужна отчетливая страна. Решайтесь.

– Не хочу, – сказал я.

– Убейте гада!

– Сами убейте.

– Вы верите в формулу России?

– Тютчевскую?

– Нет. Что бы вы сделали с человеком, который вывел русскую формулу-1?

– Это невозможно.

– А если возможно?

– Жить в разгаданной России? – Я покачал головой.

– Да вы любитель острых ощущений! – вскричал Саша, подливая в бокалы «Шабли».

– Нет, но пресная жизнь, такая, как везде, – не мое.

– Вывод?

– С одной стороны, убил бы, – усмехнулся я. – С другой…

– Другая сторона меня не волнует, – заметил Саша.

– Ваши устрицы, референт, очень вкусные, – продолжил я клубную жизнь.

Мы встали до рассвета, когда на небе в нетронутом виде сохранялась звездная чистота. Выпили банку парного молока, съели вкусной чесночной колбасы и – в лес. Облака терлись друг о друга предутренними нежными боками. Как заколдованные цапли, летала крупная мошкара. Черные елки пахли растительным счастьем. Простой мужик с чудными глазами встретился нам по дороге. В руках он держал маленькую стерлядь с умным лицом.

– Где поймал?

– На Лебедином озере.

Нагруженные грибами и букетами, мы с Серым перемигнулись, побежали и – заблудились. Аукались до хрипоты. На счастье, Нюрка шла топиться, получив двойку по рисованию. Мы с уважением отнеслись к решению зареванной пятиклассницы.

– Дяденьки! – с надеждой спросила Нюрка. – Вы умеете мяукать?

– Нет, – развели мы руками.

Серый раздвинул грозди рябины: это было самое узкое и самое красивое озеро в мире. Нюрка быстро разделась и в одном рваном лифчике кинулась в воду. В костюмах Адама, без аквалангов, мы с Серым полезли спасать ее душу.

Откуда берется безмерное самомнение? Нет, пожалуй, ни одного русского человека, который бы не считал Россию первой страной.

«Это невозможно» – формула Европы. От французов: «Ce n’est pas possible» до поляков: «To nemozliwe». У них там рыцарство самоограничения. И даже хохол потянулся за рыцарством:

– Я тоже рыцарь. И наш Гоголь – рыцарь. Он отомстил за вашу оккупацию страшной местью и мертвыми душами.

Новость. Хохол встал у края Европы, а не с нашего края.

У русских «это невозможно» имеет другой смысл. Невозможно – значит «не получается сделать то, что хочется». Для Запада «невозможно» значит переход границы самоидентификации. Самоистребление. Для Серого все возможно.

Распад внешних запретов произошел очень быстро и незаметно. По скорости избавления от табу Россия за последние десять лет прошла дистанцию в несколько столетий. Были незаметно отменены не только советские, но традиционно русские запреты.

«Бандит» – ласковое имя.

Запад оказался в оборонительной позиции. Сила Запада – в нестандартных решениях. Русский в сущности придерживается ломового развития. Я что-то не припомню, чтобы русский придумал в последнее время что-нибудь полезное для людей. Например, более удобную форму дуршлага или новый тип велосипеда. У него не придумывается.