Поэтому, как только на горизонте замаячил небольшой перерыв между заказами, я снова связалась с Грегом.

Каждая наша встреча начиналась с красной повязки, долгих блужданий по этажам и мокрого шершавого языка Рика. Уже в начале третьего сеанса я заметила кое-что новое: мне больше не приходилось делать над собой усилие, чтобы не отдёргивать руку, когда Грег обхватывал её своей уверенной большой ладонью. Кроме того, я даже решила попробовать поиграть с Риком так же, как в предыдущий раз делал Грег. Это был странный опыт, но нельзя сказать, что мне не понравилось. Грег, утверждал, что Рик счастлив и польщён моим вниманием, но мне показалось, будто у пса просто включилась какая-то кнопка безудержной активности. На том сеансе он не отходил от меня ни на шаг. Всё время пытался сунуть мне в руки мяч или какую-нибудь другую игрушку, ожидая, что я стану её бросать ради его дальнейшего развлечения. Однако меня быстро утомило это занятие, и Грег призвал пса к порядку.

Вопреки моим ожиданиям, Грег не стал включать «энцефалограф» и снова надевать на мои глаза повязку. Вместо этого усадил меня на диван в медиа-комнате, а сам уселся напротив на краю крышки стола. Лицо Грега было повёрнуто в профиль. Казалось, он думает о чём-то своём, не глядя на меня, и я обратила внимание, что сегодня он серьёзнее и сдержаннее, чем в прошлый раз. Отчего-то стало не по себе, и я подумала – вот, сейчас он скажет, что передумал проводить со мной сеансы и отправит домой. Но после небольшой паузы Грег начал говорить, смотря прямо перед собой.

– В прошлый раз, когда я упомянул оттенки чувств, ты спросила о цвете эмоций. Так вот, в каком-то смысле все чувства и эмоции действительно имеют цвет, и у каждого из них могут быть разные оттенки и различная степень насыщенности. Но цвет чувств нельзя увидеть обычным зрением. Он воспринимается на уровне внутренних, тонких ощущений. Чем лучше человек умеет отличать оттенки эмоций, тем лучше он понимает самого себя и тем легче ему находить общий язык с окружающими людьми. Неспособность правильно определять цвета предметов называется дальтонизмом. А неспособность отличать оттенки чувств – эмоциональным дальтонизмом, – Грег вдруг повернул голову, пристально посмотрел мне в глаза и добавил: – Ну, или эмоциональной немотой, алекситимией.

Отчего-то я вздрогнула. Да, чёрт побери, он кинул огромный кирпич в мой огород, и на этот раз я хорошо поняла, чего он хочет. Заставить меня поверить, что ущербны не они – эмпаты, а мы – картонные бесчувственные алекситимики.

Я прекрасно знала, что эмпаты думают о нас. Ещё со времён учёбы в интернате нам усердно втолковывали, насколько сильно живущие за пределами внешнего кольца ненавидят коренных горожан. Я знаю, что ненависть – это плохое, крайне плохое чувство. Из-за него люди способны убивать друг друга, разрушать целые города и страны и совершать множество других нерациональных вещей. Но меня вовсе не волнует, что обо мне думают другие люди, а уж тем более – эмпаты. И в этом моё преимущество: я не трачу энергию и время на обдумывание таких вещей, мне попросту всё равно.

Но сейчас мне показалось, что Грег ждёт от меня какой-нибудь реакции или вопроса, поэтому, чтобы не молчать, я спросила:

– Ты научишь меня отличать эти оттенки?

– А ты этого хочешь?

А вот этот вопрос застиг меня врасплох. Настолько, что я машинально пожала плечами и чистосердечно ответила:

– Не знаю.

Судя по всему, моя непосредственность как-то по-особому действовала на Грега, потому что он впервые с момента моего прихода, наконец, улыбнулся и хлопнул себя ладонями по бёдрам: