— Она на тебя запала, — продолжает нажимать Елка. — Ты же не думаешь, что она от всех парней сознание теряет?

— Я думаю, она просто испугалась, что с ее дочкой тусуется чужой дядя.

— Ну пожалуйста, Майк.

— Даже если бы я мог, в качестве кого я бы остался?

Она недолго размышляет, постукивая пальчиком по подбородку, и выдает созревшую идею:

— Как мой папа!

— Это невозможно. Ты не моя дочь.

— У тебя есть дети?

— Нет.

— А у меня нет папы. Мы могли бы выручить друг друга.

Едрен-батон! Подрастет, возьму ее к себе в партнеры. Любого крепколобого осла убедит, что дважды два пять.

— Есть загвоздка, — делаю очередную попытку соскочить. — Я в дочке не нуждаюсь.

— То есть ты жалеешь о том, что между нами было? — театрально ахает она, положив ладонь на грудь. — Я посвятила тебе лучший день уходящего года, а ты бросаешь меня?

Я смотрю на Лиду с зовом о помощи. Ее же произведение искусства медленно, но верно превращает меня в Елочную игрушку. Должна же она хоть какие-то меры принять, а не просто таращиться на меня, как на новогоднее чудо, о котором тайно мечтала в объятиях своего Даниила.

К сожалению, в этой клинике никто не может спасти меня — жертву обстоятельств. Более того — именно меня считают виновником данной пьесы. Особенно тетя Мотя, постучавшая в окно.

Я аж вздрагиваю, увидев эту женщину, выпрыгнувшую из сугроба. Не удивлюсь, если сначала она хотела через печную трубу сюда забраться, да вовремя одумалась, что камин в гостиной, а не на кухне.

— ТОРТ!!! — кричит она и машет руками, указывая на духовку. — ТОРТ!!!

Запоздала тетя Мотя со своим сигналом бедствия. Из жарочного шкафа уже валит дым. Очнувшаяся Лида кидается отключить плиту, но отпрыгивает от искр.

— Ой, — пищит Елка, пятясь к холодильнику, — так вот, зачем няне надо было на кухню.

Я шлепаю себя по лбу. Походу, попал. Придется выручать не только Елку, но и всю ее семейку.

Схватив сырое полотенце, из которого пять минут назад делал компресс для Лиды, перепрыгиваю через стол, вырубаю плиту и, ногой открыв дверцу духовки, накрываю горящие коржи прежде чем они вспыхивают контрабандным салютом.

Тетя Мотя, схватившись за голову, сползает по окну обратно в сугроб, а Лида, испуганно дыша, мямлит:

— Спасибо.

Я поворачиваюсь к Елке, пытающейся влезть в холодильник — куда-то промеж палок колбасы и ассортимента сыров.

— Вулкан потух. Вылезай.

— Я не хотела, правда, — виновато бубнит она, пряча глазки.

— Елина М… — строго начинает Лида, но не выговаривает ее отчество. Останавливается на первой букве и повторяет сначала: — Елина, ты себя очень плохо ведешь.

— А ты? — вмешиваюсь я в уроки воспитания. — Бросила ребенка одного. Даже не позаботилась, чтобы ее кто-то забрал из садика. Ей всего шесть, а она уже самостоятельно ездит на маршрутке. Это нормально?

Лида смотрит на меня с бесконечным возмущением. Дар речи теряет от моих замечаний. Ее глаза вмиг темнеют, становятся почти синими. Так и буду звать ее — Синеглазка.

— Елка никогда не ездит на маршрутке!

— Мне она говорила другое.

— Она соврала, — настаивает Синеглазка. — Она всего-навсего хотела уехать домой на крутой машине, вот и разыграла спектакль. Не ведитесь, Михаил, на смазливые мордашки. За ними порой прячутся самые опасные хищницы.

Я вопросительно гляжу на Елку. А она разводит ручками, как бы говоря, что сам дурак.

— О, мой торт! — с воплями врывается на кухню тетя Мотя по уши в снегу. Бросается на колени перед угольками в духовке и взвывает: — Это ты во всем виноват!

— Вы серьезно? — усмехаюсь. — Ваш ребенок весь день болтался по городу с чужим мужиком, а подгоревший тортик — все, что вас интересует?