– О, я желаю служить вам превыше всего на свете! – воскликнул он. – Молю вас, не отсылайте меня прочь! Я хочу быть вашим верным рыцарем!

Он казался таким искренним, его открытый взгляд горел рвением.

– Вы больше не Галаад, целомудреннейший из рыцарей, – сказала я. – Хотя было время, когда я полагала вас таковым.

– Таков был сэр Филип Сидни, – сказал он.

– Пф! – фыркнула я, не в силах сдержаться. – Он умер бесславной смертью!

Эссекс побелел. Кажется, я покусилась на святое.

– Это была благородная смерть! «Тебе нужнее», – сказал он, отдавая свою воду другому страдающему рыцарю!

– Ох, ну и глупец же вы, Эссекс! – Слова вырвались, прежде чем я успела прикусить язык. – Ему вообще нечего было там делать. Вся эта Нидерландская кампания была организована из рук вон плохо. Ему не следовало снимать набедренник. Ему не следовало отдавать свою воду другому раненому. Все это было продиктовано исключительно желанием покрасоваться![5]

Ну вот, я произнесла это вслух.

– Вы попираете основы моих ценностей, – сказал он. – Все, во что я верю, вы безжалостно сокрушаете.

– Значит, вы женились на Фрэнсис, чтобы почувствовать себя благородным? Прекрасно. Чувствуйте. Это будет вам наградой. Иных можете не ждать.

Он снова склонил голову. Я видела, что он потрясен. А он-то ожидал за свой галантный поступок восхищения и воздаяний.

– Да, ваше величество.

– Побудьте некоторое время вдали от двора.

Эссекс открыл было рот, чтобы возразить, но передумал и снова закрыл его.

Он ушел. Глупый мальчишка, которому, без сомнения, вскружили голову восторженные взгляды Фрэнсис, млевшей от его нарядов, и мнимый долг перед погибшим другом. Я покачала головой; эта встряска определенно согнала с меня сонливость. Однако застарелый душок воспоминаний о Лестере теперь вился, точно дым, вокруг живого Роберта Деверё, его пасынка. Почему мне вообще не все равно, что он сделал? Мои собственные мотивы стали казаться мне подозрительными.

В покоях невозможно было дышать. Нужно было выбраться на свежий воздух. Я решила: прогулка верхом – вот что мне сейчас нужно. Когда я мчалась на лошади через поля, никто не докучал мне разговорами.

Марджори поехала со мной, и моя гвардия тоже, но, по сути, я была одна. Миновав Мурфилдс, мы быстро оставили позади пределы Лондона и очутились в бескрайних полях за воротами Мургейтс, где прачки растягивали на крюках простыни на просушку, а озорные мальчишки упражнялись в стрельбе из лука.

В нынешнем мае на пашне уже зеленели всходы пшеницы. В лугах вовсю цвели колокольчики, храбро кивая голубыми головками. Чистый и свежий воздух был напоен ароматом цветущего боярышника, которым были обсажены дорожки.

Я во весь опор мчалась вперед, а перед глазами стояло умоляющее лицо Роберта Деверё. Его большие глаза, его мягкая бородка, его бахвальство и бравада превращали его из зрелого мужчины, которого он пытался из себя изображать, в желторотого юнца. Ему было… сколько? Осенью исполнилось двадцать два. Я в свои двадцать два все еще притворялась добропорядочной подданной моей тиранической сестры, изнывая под домашним арестом и тщательно следя за каждым своим словом, чтобы его ни в коем случае никто не истолковал превратно. Боже правый! По сравнению со мной у молодого Эссекса прямо-таки роскошная жизнь. У него нет необходимости беспокоиться, что один неверный ответ может стоить ему жизни!

Мы промчались под низко нависшим дубовым суком, и я пригнулась к холке своего скакуна. По ту сторону тянулись бесконечные поля. Их простор манил. Мы выехали из тени и очутились в ярком солнечном свете.