– Вы правы.

Мы дошли до розария, где на клумбах цвели растения всех возможных сортов и видов. Тут были ползучие эглантерии c широко распахнутыми розовыми лепестками; мелкие мускусные розы цвета слоновой кости, усеивавшие колючие стебли; мощные кусты со сборчатыми красными и белыми цветками, дамасские розы и провенские розы, клумбы желтых роз и бледно-красных коричных роз, благоухавших корицей. Их смешанный аромат сегодня почему-то казался особенно сладким.

– Я был не прав, когда называл вас лилией, – сказал Дадли. – Теперь я вижу, что розы куда лучше отражают ваш подлинный характер. Их так много, и они такие разные, в точности как множество граней вашей натуры.

– Но мой личный девиз – Semper eadem. «Всегда одна и та же». Я выбрала его, потому как считаю, что непредсказуемость правителя – тяжкий груз для подданных.

– Ваши советники с подобной характеристикой едва ли согласились бы. Как и ваши поклонники. – Отведя глаза в сторону, он добавил: – Уж кто-кто, а я это знаю, ведь я был и тем и другим.

Я порадовалась, что не вижу его лица.

– Я только притворяюсь ветреной, – произнесла я наконец. – Под этой личиной я тверда и неколебима, как скала. Я всегда верна и всегда рядом с теми, кто мне дорог. Но капелька лицедейства добавляет в жизнь остроты и не дает моим врагам расслабиться.

– Как и друзьям, ваше величество, – заметил он. – Даже я, ваши старые глаза, порой не знаю, верить ли очевидному.

– Вы всегда можете спросить у меня, Роберт. И я всегда отвечу. Это я вам обещаю.

Роберт Дадли. Единственный человек, перед которым я могу почти обнажить душу, быть честнее, чем с кем бы то ни было. Когда-то давным-давно я любила его без памяти, как молодая женщина может любить лишь однажды в жизни. Время изменило эту любовь, выковало из нее нечто иное – крепче, прочнее, сильнее, спокойнее. Как, говорят, это случается в любом длительном браке. У русских есть поговорка: «Молот стекло бьет, а железо кует».

Как-то я сказала одному иностранному посланнику: если я когда-нибудь и выйду замуж, то как королева, а не как Елизавета. Если бы меня убедили в том, что мой брак необходим с политической точки зрения, я пошла бы на это вопреки собственному желанию. Но во время коронации я дала обет, что моим супругом станет сама Англия. Остаться девственницей, не отдавать себя никому, кроме моего народа, – это та зримая жертва, которую они должны были оценить и отнестись к ней с почтением; она должна была навеки связать нас. Так и случилось.

И все же, и все же… хотя я избавила их от ужасов иноземного вмешательства и угрозы доминирования, после меня они все же столкнутся с тем, чего мой отец всеми силами старался избежать и ради чего перевернул королевство вверх дном, – с отсутствием престолонаследника.

Не стану утверждать, что меня это не тревожит. Но мне сейчас нужно принимать другие неотложные решения, столь же критически важные для выживания моей страны.

На преодоление двух сотен миль между Плимутом и Лондоном у Фрэнсиса Дрейка ушла добрая часть недели, однако теперь он стоял перед Тайным советом и передо мной в зале совещаний в Уайтхолле. Он отказался отдохнуть и явился прямиком ко мне.

В его присутствии я всегда чувствовала себя в большей безопасности. Его кипучий оптимизм против воли внушал всем слушателям убежденность в том, что его планы не только выполнимы, но и рациональны.

Помимо основного ядра – Бёрли, Лестера и Уолсингема, – к группе присоединились сэр Фрэнсис Ноллис; Генри Кэри, лорд Хансдон; а также Джон Уитгифт, архиепископ Кентерберийский, и Чарльз Говард, новый лорд-адмирал.