С утра до вечера в темной комнате Герундий пялился в микроскоп, восхищаясь красотой микромира и созерцая сказочную жизнь, что творится в лейкоцитах и других клетках, особенно в их органеллах – митохондриях, плохо видимых, ибо микроскоп был плохонький и не позволял разглядеть те частицы, размер которых был меньше микрона. На что я посоветовал: «Герундий, возьми лампочку помощнее». Но когда он сделал это, то оказалось – еще хуже: сильный свет, выходящий из окуляра микроскопа, ослеплял. И тут Гера сообразил, что нужно не усилить освещение, а наоборот ослабить. Достиг он этого весьма остроумно: взял копейку и положил ее на зеркальце под конденсором (получилось классическое темнопольное освещение), в результате чего стали видны мельчайшие частицы, вплоть до 0,1 микрона. Коллеги-биохимики усомнились: разве в световой микроскоп можно видеть частицы, размером меньше длины световой волны (0,4–0,7 микрон)? Они не знали, что ограничение светового микроскопа состоит не столько в размерах частиц, сколько в том, что нельзя различить частицы, находящиеся друг от друга на расстоянии меньше длины световой волны, но ежели расстояние больше, то обнаружить можно даже мельчайшие частицы, хотя, конечно, они имеют искаженный вид из-за аберраций микроскопа. Поскольку Гера был очень наблюдательным, то он увидел многое, чего коллеги не могли или не хотели видеть.

В Беляеве была одна опасная черта: он пренебрежительно пренебрегал опасностью. Тот, кто пытается избегать опасностей, подобен трусливому зайцу, а тот, кто смело шагает им навстречу, становится любимцем богов. Но нельзя этой благосклонностью злоупотреблять. А Гера не знал меры. Он был слишком смел. Смелость – это мужество минус благоразумие. Тропинка благоразумия – удел посредственности; дорога к безумию – судьба гения…

В Гере таилась страсть пробовать себя на излом. Например, как-то раз он на спор проплыл 12 км по реке при температуре 10 градусов. Где-то на шестом километре у него от холода случился почечный приступ. Но он не вылез на берег, доплыл до конца. А спор-то был всего на бутылку пива. Он вообще любил рискнуть. Говорил: «Кто не рискует, тот не танцует. Кто не рискует, тот сидит и тоскует». Например, мог залезть без страховки на какую-нибудь верхотуру – мост или башню – просто так, чтобы плюнуть вниз. Мог сесть за руль мотоцикла в нетрезвом виде. Не боялся ввязаться в дурацкую драку с хулиганами. Гера был склонен к самоуверенности, переоценке своих сил и неоправданному геройству. И однажды от этого случилась беда: у него погиб сын.

Мальчику было 9 лет. Это был жизнерадостный пацаненок, веселый и сообразительный. Но в нем была та же наследственная черта: недооценка опасности. Он носился на велосипеде по шоссе и столкнулся лоб в лоб с автомобилем. Через три дня он скончался. Когда его хоронили, отец и мать молча замерли над безжизненным тельцем. Они были в ступоре от нахлынувшего, но еще не осознанного, горя. Солнечный летний день был равнодушен. Мы, несколько Гериных приятелей, опустили гробик в глинистую яму и забросали комьями земли и дерна.

Самое ужасное заключалось в том, что в гибели сына был виноват, прежде всего, отец: не научил мальчика кататься как следует и не объяснил, что по шоссе ездить нельзя. Более того, сыну было трудно справиться с управлением, поскольку это был огромный взрослый велосипед, не подростковый. Я встретил Геру с этим велосипедом на улице буквально за пару дней до несчастья. Герундий шел радостный, катя велосипед одной рукой. «Наконец-то купил?», – спросил я, так как знал о мечте его сынишки. Беляев отрицательно мотнул головой: «Нет, не купил, денег нет. Вот пришлось взять напрокат, а то пацан буквально задолбал „папа, купи, купи!“». «А не слишком ли велика ему эта бандура?», – с сомнением спросил я. «Ничего, просунет ногу под раму и будет ездить. Пару раз куда-нибудь влепится – быстро научится», – легкомысленно ответил Гера.