Я безуспешно пытался отправить свои статьи в печать. В Институте не подписали акты, мотивируя отказ тем, что результаты не апробированы на семинаре (хотя обычно акты составляются формально). Я пошел к Кондрашкиной с просьбой провести семинар. После долгих проволочек семинар был, наконец, назначен. Мыранов на него не пришел. Зато явился доктор биологических наук А.Э.Биркштейн, из другой лаборатории. Оказалось, что Кондрашкина пригласила его в качестве эксперта.

Для доклада мне дали 15 минут. Я изложил суть проблемы, показал данные, сделал выводы. Коллеги стали спрашивать. Поскольку все они были биохимики, то многие вещи приходилось объяснять с нуля, буквально из курса общей физики. Кондрашкина задала парочку вопросов и, не дожидаясь ответов, недовольным тоном заявила: «Это всё какая-то ерунда», после чего предоставила слово эксперту.

Биркштейн разбил меня в пух и прах. Надо сказать, что из всех присутствующих он единственный был в теме не совсем профан. Его работы по белковой люминесценции, выполненные в 60-е годы совместно с Юрьевым, в СССР были пионерскими, хотя отставали от Запада. С годами наука ушла вперед, а старый Биркштейн топтался на месте, пытаясь кормиться на былой славе. Но слава его улетучилась. Слава подобна воздушному шару: вверх, ввысь, за облака… б-бум-м! Кто стар, а славы не обрел, тот вроде никогда и не рождался. Бедняга Биркштейн очень мучался этой мыслью. Страдал манией величия и комплексом гения. Держался солидным мэтром. Смотрелся монументально. У него был прекрасно поставленный бархатный голос. Всегда выступал бескомпромиссно и красиво. Проблема была только в том, что аргументы зачастую были поверхностны. Биркштейн плохо знал физику, хотя работал в той области биофизики, которая скорее относится к физике, чем к биологии.

Я начал было дискутировать с Биркштейном, но он был настолько уверен в своей правоте, что даже не снизошел до каких-либо разъяснений. Кондрашкина с удовлетворением резюмировала: «Столь сомнительную работу Никишина наш семинар рекомендовать для публикации не может».

Такого оборота я не ожидал. Что делать? Перейти в другую лабораторию? Во-первых, нигде нет вакансий, а, во-вторых, даже если вакансия найдется, придется уйти без собранного мной прибора. А может все-таки согласиться взять Мыранова в соавторы? Черт с ним. В конце концов, главное – опубликовать результаты. И работать дальше. Через несколько дней я принес Мыранову обе статьи, поставив его фамилию рядом со своей. Он ухмыльнулся, наложил визу и произнес: «Вот так-то лучше. Отправляйте в журнал».

Поскольку на работе я был предоставлен сам себе, то первые пару лет активно бродил по лабораториям, легкомысленно нарушая мырановский запрет, но осваивая новые методы и аппаратуру. Однажды кто-то из биохимиков посоветовал мне пообщаться на счет энергетики митохондрий с физиком Осей Фишкиным.

Я спустился в подвал. Блуждая в полумраке по переходам, набрел на нужную комнату. Когда вошел, две пары глаз уставились на меня. Один глаз вдруг подмигнул, а его обладатель – черноволосый усатый мужчина – пригласил: «Заходи! Мне уже позвонили, что ты придешь». Он улыбнулся и протянул руку: «Привет! Я Ося. Садись. Извини, у нас тут не жарко». Он был невысокий, худощавый, кареглазый, горбоносый. Второй – маленький, ушастый, лысый, курносый – подвинул мне стул. Ося и Илья были старше меня, работали здесь давно и были друзьями. Меж собой они разговаривали на английском. Как пояснил мне Илья Мефский, это не из пижонства, а по научной необходимости, для тренировки – чтобы выучить английский.