Наконец я показал свои результаты Бубрецову. Он в замешательстве смотрел на узкие линии, записанные прибором на бумажной ленте, и бормотал: «Ничего не понимаю. Этого не может быть. Откуда такое?». Я стал его убеждать, что это – открытие. Бубрецов резонно заметил мне: «Викентий, если хочешь убедить, то не тужься убеждать, а потгудись объяснить». Разумных объяснений у меня не было.

Вдруг Бубрецова осенила догадка: «А на каком пгибоге ты это измегял?». Я кивнул на установку, стоящую в углу. Бубрецов присвистнул и засмеялся: «А ты не обгатил внимание, какая там стоит лампа?». Я в замешательстве подошел к прибору и посмотрел. Это была ртутная лампа. Я всё понял. Такая лампа дает не сплошную полосу ультрафиолета, а отдельные линии. Краска стыда бросилась мне в лицо, ибо, как говорится, каждый имеет право на ошибку в высшей математике, но никто не имеет права на ошибку в таблице умножения. Это было фиаско. Бубрецов, видя мою подавленность, перестал смеяться и попытался подбодрить: «Не пегеживай! Не ты пегвый так накалываешься. Я сам, будучи студентом, сделал примегно такую же ошибку и чуть не отпгавил статью об „откгытии“ в жугнал. Спасибо, что шеф вовгемя вегнулся из командиговки…».

Я понял, что к научной истине приходят последовательно: ошибка за ошибкой. И я был признателен Бубрецову за то, что он уберег меня от публичного позора; коллеги ничего не узнали о злополучном открытии. Я получил урок: повторяемость результатов не есть гарантия правильности опыта. И еще: торопись без суеты. Когда торопишься, вспомни, сколько раз ты куда-нибудь спешил и что из этого выходило.

Дипломная работа занимала почти всё мое время и мысли. Иногда я так глубоко погружался в размышления, что не замечал ничего вокруг. Однажды рано утром, еще не совсем проснувшись, шел из общаги в лабораторию и думал о предстоящем эксперименте. Шагал прямо по шоссе, так как тротуара тут еще не было, кругом велась стройка. Погрузившись в мысли, не сразу обратил внимание на какие-то звуки позади. Хотел было отодвинуться не оборачиваясь, как вдруг ощутил сильнейший толчок в плечо, от чего вмиг пробудился от своих дум. Возмущенно развернулся, желая врезать грубияну как следует, и замер в изумлении. Меня толкал автобус! Водитель сигналил и крутил указательным пальцем у головы, а пассажиры дружно смеялись, видя мое намерение пободаться с автобусом.

Наука божественна, но храмы науки населены отнюдь не богами. Эту истину я понял на дипломе. Бубрецов предупредил, чтобы я ни в коем случае не распространялся на кафедре о результатах. После конфуза со злополучным открытием у меня и в мыслях такого не было. Как потом выяснилось, Бубрецов опасался не нового конфуза, а утечки информации. Результаты оказались достаточно важными. Их приняли в журнал «Доклады Академии».

Доцент А.Я.Потапов, выступая в качестве рецензента на защите, отметил, что диплом Никишина вполне может рассматриваться как фундамент кандидатской диссертации. Пожурил меня за не слишком аккуратное оформление, но похвалил за стремление докопаться до сути. При этом умудрился выронить диплом из рук. Диплом был не переплетен, так как я допечатывал последние фразы накануне ночью. Диплом, ударившись о голову сидящего профессора Юрьева, рассыпался по полу на отдельные листы. Все бросились под столы собирать. Профессор потер ушибленную лысину и воскликнул весело: «Да, очень весомый диплом!».

После окончания МБИ мне предложили в Москве аспирантуру. Но я не хотел жить в сумасшедшем мегаполисе. Объездив Подмосковье, остановился на Биогавани. Во-первых, тут было пять институтов биологического профиля, и, во-вторых, очень понравился сам академгородок. Он красиво стоял на холме, на берегу реки, а вокруг простирались поля и леса. Никакой гавани на самом-то деле не было, если не считать пристани, куда причаливали рыбацкие моторки.