Их было много здесь – детей холмов, детей леса. Скоро они станут детьми моря, детьми острова – по меньшей мере, так им обещали люди. Вряд ли Дом Ясеня когда-то видел столько эльфов сразу – даже во времена Весенних танцев, когда здешние звезды светили всем путникам.

Каждому, кого сюда вводили, надевали на запястья браслеты из тяжелого темного камня. С каждого зачем-то срывали шарф и даже траурные повязки. Энвель не понимал зачем, пока бард не объяснил: у людей таков ритуал взятия в плен. Нужно сорвать с одежды какой-то знак; если нет знака, сгодится и шарф. Бард многое знал о людских и прочих ритуалах, но не знал, как держать лук и выпускать стрелы, и странно было, что его заперли вместе с остальными.

В просторной зале, бывшей столовой Дома Ясеня, где статуи держали на подносах пыль и опавшие листья, младшие играли в бисер. Эта игра хороша для беспомощных, для тех, кто устал от ожидания.

Если бы они знали, чего ждать…

Стражники ходили вдоль стен – их было много здесь, они, кажется, боялись оставить пленников хоть на миг без присмотра. Обычно солдатам не уделяли внимания; а сейчас вдруг один из младших поднял голову и сквозь зубы выговорил что-то человеку, слишком близко подошедшему к столу.

Только этого не хватало; неужто дети Холмов начнут пререкаться с людьми?

Энвель подошел и спросил, в чем дело.

– Он все время смотрит на нас, Старшая ветвь, – пожаловался младший. – Нас это отвлекает от бисера.

– Чужой смотрит потому, что увлечен игрой. Что вы хотите показать ему? Что взгляд смертного способен напугать эльфа?

– Прости меня, Старшая ветвь, но взгляд смертного, который желает нашей смерти, действительно может напугать…

Фингар, из дома Яблонь. Самый рассудительный из всех.

– Я тревожусь за тех, кого увезли отсюда, – сказал он. – Им обещали подарить свободу, но у нас до сих пор нет вестей, а я не верю, что Дариен и остальные пожалели бы нам сухого листа…

– Возможно, ветер не доносит сухие листья сюда, – проговорил Энвель. – Сядь, младший, и не задавайся вопросами, на которые сейчас все равно не будет ответа.

Фингар сел, потряс на ладони разноцветные бисеринки.

Энвель повернулся к человеку, заговорил успокаивающе, как со зверем:

– Не обращай внимания на моих братьев, они за своей досадой готовы забыть о вежливости. Ты можешь наблюдать за игрой сколько тебе угодно.

Человек коротко, нерешительно улыбнулся, и Энвелю вдруг показалось, что он понял сказанное.

Младшие устали. Тяжелая темная магия, заключенная в браслетах, не только перебивала их собственную; она отягощала душу, омрачала сны и вытягивала волю. А в воду стражники подмешивали настой волчьей ягоды, чтоб убить оставшиеся силы – и подавить любое сопротивление. Чужие быстро учатся; за все эти годы они научились справляться с эльфами.

А эльфы с людьми – нет.

– Что за песню ты выбрал, – укорил барда Энвель.

Ривардан развел руками:

– Жизнь выбирает песни, а не я, я – всего лишь голос…

Он улыбался, но смотрел только на свою лютню; ее люди разрешили оставить, не разбили, не выбросили – удивительно.

Наверняка бард тоже видел сон… но он не скажет, струна выпоет тревогу за него.