Конечно, больше я не возражал, лишь переоделся и приготовился выйти вместе с Холмсом. На Бонд-стрит все было так, как и предсказывал Холмс: открылась большая выставка картин из Франции – работы импрессионистов, которые сейчас были в моде. На меня не произвели большого впечатления ни размытая невнятица, в которую некий Моне превратил вокзал Ватерлоо, ни картины леди Моризо, но Холмс изучал их полотна очень внимательно, пока к нам не подошел владелец галереи.

Каррера оказался высоким мускулистым мужчиной. Казалось, ему место на стадионе, а не в картинной галерее, однако он свободно рассуждал о владении мадмуазель Моризо красками и передаче света.

– Работы импрессионистов вызывают у меня тревогу, – признался я. – Картина, изображающая Ватерлоо… Поезда кажутся столь же иллюзорными, как и дым, поднимающийся над ними.

– Должен признаться, – вмешался Холмс, – моего клиента, профессора Саммлунга, больше интересует искусство Возрождения. Нам рассказали, что у вас недавно появился портрет кисти Тициана, и нам бы очень хотелось на него взглянуть.

Я попытался сделать вид, что и в самом деле являюсь немецким интеллектуалом, интересующимся портретами эпохи Возрождения.

– Тициан? – Каррера со смехом поднял руки вверх. – Я редко торгую старыми полотнами. Они вне моего опыта и финансовых возможностей.

– Ach, aber Herr[3] Фонтана, – сказал я, – говорил мне о своем Тициане, которого хотел вам продать. Вы не посещали его, чтобы осмотреть картину, господин Каррера?

Каррера, прищурившись, посмотрел на меня, а потом довольно резко сказал, что не знает человека по имени Фонтана и что сейчас ему нужно отойти к другим клиентам, которые интересуются современным искусством.

Женщина среднего возраста, одетая в дорогое шелковое платье, сшитое, впрочем, с полным пренебрежением к моде, остановилась рядом с нами возле картины Моризо.

– Мне нравится, – заявила она, и ее американский акцент был столь же очевидным, как и одежда. – Она прекрасно понимает жизнь женщины – вы со мной согласны? Это чувство усталости… Полагаю, вы, джентльмены, не имели возможности посмотреть на ведение домашнего хозяйства с женской точки зрения.

Холмс и я в ответ пробормотали что-то невнятное, и женщина с улыбкой кивнула.

– Да, я знаю, назойливая женщина среднего возраста – просто дьявол во плоти, не так ли? Однако должна признаться: меня удивило заявление о том, что вы немецкий коллекционер – глядя на ваш жилет и карманные часы, я бы предположила, что вы врач.

– Ну, что же, – мадам, – сказал Холмс, – врач, собирающий произведения искусства, не такая уж большая редкость. Мой дорогой Саммлунг, перед обедом нам предстоит посетить еще одну галерею.

Он слегка поклонился женщине, я щелкнул каблуками, и мы поспешно отступили.

А уже в кебе грустно посмеялись над своими злоключениями.

– Очень наблюдательная женщина, – задумчиво сказал Холмс, – и это очень большая редкость. Не хотел бы я иметь такого противника. Однако владелец галереи что-то скрывает. Как только вы упомянули имя Фонтаны, герр Саммлунг, он мгновенно нас покинул.

– Она знает, что я не немец, – сказал я немного нервно. – В следующий раз, когда вы соберетесь определить мне абсурдную роль, предупреждайте заранее, чтобы мне не пришлось внезапно переключаться со свободного английского на запинающийся немецкий!

В ответ Холмс лишь сказал, что приставит одного из своих уличных мальчишек следить за передвижениями Карреры.

– Он не должен был встретиться с другими клиентами – Каррера сразу направился в маленький офис в конце галереи. Думаю, теперь он обязательно посетит Фонтану. А мне нужно найти Чарли до поездки в Кенсингтон.