Её тело дёрнулось, поднимаясь над землёй, а паутина продолжала расти, утолщаться и уплотняться, становясь частью неё, привязываясь, врастая, подчиняя. Она выгнулась, извиваясь в воздухе, попыталась ухватиться за что-то, но пальцы лишь разрывали зыбкие нити, которые мгновенно срастались вновь. Тени вокруг неё зашевелились.

Пауки не нападали сразу – они медлили, словно растягивая удовольствие. Их движения были не резкими, не агрессивными, а плавными, с какой-то мерзкой, неторопливой грацией, с извращённой осторожностью, как если бы они хотели прочувствовать каждый миг происходящего. Их тонкие, извивающиеся отростки скользили по её коже, почти невесомо, сначала едва касаясь, как пробуя, затем медленнее, глубже, настойчивее.

Анна содрогнулась, но движения лишь провоцировали сеть – та отозвалась, реагируя на её дрожь, впиваясь, впитывая, пропитывая собой, пока пауки медленно приближались. Их конечности двигались слаженно, умело, будто они знали, что делать, знали, чего ждали.

Они касались её бёдер, пробирались под остатки одежды, осторожно изучая. Они не спешили и не торопились. Одежда рвалась, и с каждым мгновением её тело становилось всё более обнажённым. Щупальца скользили, а сеть сжималась.

Один из пауков приблизился к ней. Его гладкий, переливающийся хитин отражал тусклый, дрожащий свет, словно чудовище существовало в двух состояниях одновременно – материальном и зыбком, едва уловимом. Оно двигалось медленно, выжидая, точно растягивая момент, наслаждаясь властью, которая уже принадлежала ему. Его тонкие, извивающиеся отростки дрожали, будто предвкушая, а затем, не колеблясь, потянулись к её телу.

Анна дёрнулась, но сеть, охватившая её, лишь плотнее сжалась, усиливая хватку, оставляя ей только дыхание и возможность чувствовать. Щупальца прошлись по её коже, оставляя холодный, влажный след, словно оставляя невидимые знаки владения. Они двигались неторопливо, методично, изучающе, проявляя не инстинкт, а разум, извращённый, бесчеловечный, чуждый всему живому.

Отростки скользнули ниже, лаская внутреннюю сторону её бёдер, дразняще приближаясь к её центру, но не спеша, не спускаясь в хаос слепой жестокости, а соблюдая ритуал, чьи правила знали только они. Они не просто овладевали – они исследовали, они наслаждались тем, что властвовали, и власть эта была бесконечной, неоспоримой.

Одно из щупалец приподнялось, скользнув по её животу, а затем обманчиво мягко проникло внутрь. Сеть дрогнула, словно отзываясь на это, будто часть единого механизма, часть ритуала, которому не было конца.

Анна содрогнулась, но звук её дыхания утонул в тишине, наполненной лишь шелестом движений пауков, их влажным, скользящим шёпотом, в котором не было слов, но было понимание – это было не нападение, не охота. Это было нечто большее.

Пауки знали, что делают. И им это нравилось.

Её тело сотрясала экстазная дрожь – приятная, тёплая, разливающаяся откуда-то из глубины, пробегающая волнами по позвоночнику, растекающаяся в конечностях, оставляя после себя странное ощущение лёгкости, покоя и утраты контроля.

Судороги накатывали ритмично, не разрывая, а погружая в нечто, что сложно было назвать страданием. Это было ощущение предела, грани, за которой тело больше не принадлежало ей самой. Дыхание сбивалось, но не от ужаса, а от чего-то другого, более сложного, неизведанного.

Сеть продолжала пульсировать, подстраиваясь, следуя за её движениями, сжимаясь в такт дрожи, будто впитывая её состояние, прислушиваясь. Воздух вокруг становился ещё плотнее, ещё гуще, пропитывался чем-то липким, вязким, невидимым.