«Какой артист в нем помирает, – подумал Полуянов. – С какой легкостью необыкновенной генерал меняет настороженность на радушие. А радушие – на начальственный гнев. А гнев – на задушевность… Как же он до генерала-то дослужился, если столько на публику работает? А может, именно потому и дослужился?»

В дверь постучали, потом заглянули.

– А, Савельев!.. – проговорил генерал, опять меняя тон – теперь на отеческий. – Давай, Савельев, проходи, садись. Заждались мы тебя. Вот, познакомься: тот самый корреспондент. Из всеми нами любимой и уважаемой газеты – «Молодежных вестей».

Дима привстал. Навстречу ему по красному генеральскому ковру прошагал стандартно одетый кожаный молодой человек. На устах – приклеенная улыбка. «А лицо у него – хорошее. Честное лицо», – успел подумать Дима.

Молодой оперативник представился Полуянову:

– Капитан Савельев. – Потом улыбнулся не по-казенному, а, кажется, от души и добавил: – Вася.

Полуянов почему-то подумал: «Пожалуй, если кто и сможет найти убийц матери, то этот самый оперативник. Капитан Савельев. Вася».

Дима.

Тот же день.

18 часов 05 минут

Кабинет, где размещался капитан Савельев, оказался убогим и тесным. Три стола. Один компьютер. Один продавленный диван. Один старинный сейф. На стене грошовый календарь «Осень». На другой – карта Москвы: огромная, подробная (указан каждый дом).

– Садитесь, – кивнул капитан в сторону дивана. – Можете курить.

Сам сел за стол. Придвинул к Диме пепельницу, уже полную окурков. Устало потер лоб. Вдруг сказал:

– Я твои статьи читал. Про красный бриллиант – это ведь ты писал, да?

Дима кивнул.

– Нормально, – удовлетворенно кивнул Савельев. – Врешь мало.

– Что значит «мало»? – оскорбился Дима. – Я вообще не вру.

– Ну, не то чтобы «врешь»… Не так сказал. Ошибаешься мало. И этого, как сказать… – пафоса, что ли? – у тебя нет.

– Спасибо на добром слове, – усмехнулся Полуянов.

– Кушайте на здоровье, – в тон ухмыльнулся Савельев. – Нам не жалко.

«Кажется, мы ровесники, – подумал Дима. – Ему под тридцать. Надо позвать этого опера выпить. И вообще с ним задружиться. А потом сделать о нем очерк. Настоящий, теплый человеческий очерк. Как когда-то старший Аграновский писал. Сто лет таких очерков не было. Конечно, при условии, что этот опер Савельев убийц найдет».

Савельев молчал. Что-то, казалось, взвешивал про себя, а потом, поморщившись, проговорил:

– Я тебе, Полуянов, одну вещь расскажу про убийство на Шокальского… Только ты об этом не пиши ничего. И не болтай никому. Сам понимаешь: тайна следствия и все такое. Хрен знает, к кому эта информация в конце концов может приплыть…

– Я, знаешь, не из тех, кто ради красного словца замочит и отца.

– Да вроде действительно не из тех, – оценивающе глянул на Диму опер. Похлопал себя по карманам. – Слушай, ты сигаретками не богат? Расстреляли к концу дня.

Дима протянул Савельеву пачку.

– Можете курить, – сказал, пародируя милицейские ухватки.

– Спасибо, – оценил юмор Савельев, усмехнулся, закурил, с удовольствием выпустил дым. – Так вот, Полуянов, сначала мы отрабатывали версию, что маму твою убили ради какой-нибудь вшивой сотни местные наркоманы-отморозки. Или алкашня. Или бомжи какие-нибудь. Ну, или, допустим, хохлы-строители загуляли, вразнос пошли… Но в таком случае, можешь мне поверить, я этих гадов сегодня бы уже тебе предъявил. Участковый там у них на Шокальского толковый. Да и вообще… Алкашня, наркоши – их, как ты понимаешь, я бы нашел да за шкирятник взял бы легко… А оказалось – не все так просто.

– Маньяк орудовал? – предположил Дима. – Доктор Лектер?