Илья двигался завораживающе-плавно и медленно, словно лениво. Но в обманчивой грации этих движений таилась грозная, хищная сила. Вот он медленно потянулся за выпавшей из тетради страницей и молниеносным броском поймал ее на лету. Вот голову наклонил, сдержанно улыбаясь и быстро опять облизнул красивые, яркие губы.

Илье было приятно рассказывать. Он внимательно слушал и самое главное — слышал.

— Поделишься? — попросил очень тихо. — Я хотел бы узнать. Но… если тебе это больно, — не надо.

Ева зачем-то кивнула задумавшись. Тихо вздохнула. Больно? Конечно. Но боль эта стала давно частью Евы. Как густые и длинные волосы, как светлый цвет кожи.

— Такие… случайные связи раньше случались очень редко, — пряча глаза, Ева голову наклонила. Ловить на себе пристальный и понимающий взгляд Змееныша было неловко. Как будто она виновата во всех его бедах… — Законы чистоты крови соблюдались веками, тысячелетиями. Нарушать их себе позволяли лишь высшие и бессмертные. И не кривись так, нет в этом никакого расизма и дискриминации населения, брось. Вопрос выживания вида.

Илья послушно нарисовал на лице вежливую улыбку. Придурок.

— В этом был смысл! — продолжила Ева сердито. — Мы не бессмертны. И те, кто ходит по самому краю между Семерками и реальностью, между явью и навью, между жизнью и смертью, не могут потомству дать настоящую, чистую жизнь. И детишки рождались уже мертвецами. А если нет…

— То новорожденных подбрасывали простым смертным, — еле слышно добавил Змееныш. — Я это где-то читал. В детской сказке.

Сказал и смутился зачем-то. Конечно, разве может он, Илья Змеев, читать какие-то глупые детские сказки? Эта мысль Еву вдруг окончательно разозлила.

— Ну да! А теперь все берега потеряли и трахаются как попало, — она словно выпустила колючки, и взгляд стал холодным и голос. — Что с нас взять, мы же — нежить.

Илья удивился. Обидеть девушку он совсем не хотел, и так ведь обоим несладко.

— Прости! — у него само собой вырвалось. — Если обидел. — И промолчав, тихо добавил: — меня так и подкинули. В саквояже, прикинь? Бросили на заднее сидение машины. Отец был конечно же в ярости, хотел меня сдать в детский дом, но в записке написано было, что я его сын. — Тут голос Змееныша дрогнул. — Он проверил, конечно. Оказалось, — реальный наследник. Хотя он клянется, что был всегда осторожен. Вот так… Он может и рад бы избавиться от меня, да других Змеевых на его улицу не подвезли.

Ева мысленно чертыхнулась. Вот скажите, нечистые предки, зачем старшему Змееву было валить на вихрастую голову сына все это? В каких воспитательных целях? Сказал бы, что матушка, — героический летчик, погибший во льдах Антарктиды. Или любовь всей долгой и праведной Змеевской жизни, сложившая голову на полях сражений с чумой где-то там, в Аргентине с Бразилией. Не понимает она этих глупых мужчин… За что он так с Ильей?

— Знаешь… — произнесла она тихо, вдруг сразу расслабившись. — Если ребенку родиться суждено, то осторожности не помогут. Мы же иные. Сейчас есть масса способов избежать появления незапланированных наследников. Нам они не помогают. Я тебе больше скажу: прогресс шагнул далеко вперед, и стихийных младенцев подкидывать уже очень давно перестали. Как только подобное происходит, появляются служители специального департамента, их забирают, подбирают кураторов и те воспитывают малышей, как родных.

— Как тебя?

Излишне он все-таки умный.

— Как меня, — Ева легко согласилась. — Только моя мать действительно погибла. А отца не нашли. Знаешь… Я в детстве придумала себе целую сказку о нем. Мне почему-то казалось, что когда они встретились, он был уже очень немолод. — Зачем она это рассказывает Змеенышу? Видимо, накопилось. — Все это богатство, — Ева обвела выразительным взглядом полупустую квартиру, — мне досталось от родственников с его стороны. По документам — от бабушки.