Как бы жестоко это ни звучало, в сонной лихорадке имелись свои плюсы. Дети спали. Не знаю, смогли бы мы выдержать сотни бодрствующих болеющих детей, временно оставшихся без родителей. Да и признаки выздоровления оказались вполне однозначными: если проснулся, то выживет уже и без помощи лекарей.

Я нашла Каса, только чтобы отправить его в постель — у мальчишки поднялась температура, и он машинально потирал слипающиеся веки. Хоть и маг, но ещё ребёнок, следующие три дня он метался в лихорадке. Син не вмешивался, сказал, что организм поборет болезнь самостоятельно. Я с трудом отрывала себя от его постели — о моём маленьком храбром защитнике некому было позаботиться по-настоящему.

Эти три дня выдались ещё более тяжёлыми. К счастью, к нам начали приходить матери, уже поборовшие болезнь. Да и подкрепление из Магистрата стало настоящим спасением. Большинство студентов-лекарей почти сразу слегло с температурой, но магически одарённым подросткам не требовалась помощь целителей, что сильно упрощало дело. Только коек не хватало, поэтому самых старших клали на матрасы прямо на пол. Повезло, что многие продержались несколько дней, прежде чем заболеть. Это дало возможность выздороветь другим.

Кас очнулся на третий день, вялый, но почти здоровый, и мне повезло быть рядом с ним в этот момент. Я обрадовалась, обняла своего воспитанника и рассказала новости.

Благодаря общим огромным усилиям мы пока не потеряли ни одного малыша. Хаш зачаровал одну из комнат под ледяной холодильник. Пока он был пуст. В самые тяжёлые моменты, когда сил уже совсем не оставалось, я шла к той комнате и стояла, глядя на голые столы этого импровизированного морга. Эта пустота придавала сил не только мне. Иногда встречала там того или иного мага, но чаще всего — Янину.

После того как Кассиль очнулся, меня снова потянуло туда, и я не удивилась, увидев на входе хрупкую фигурку, привалившуюся плечом к косяку.

— Пусто?

Янина медленно, устало обернулась и вымученно улыбнулась.

— Пусто, Алина, — ответила она.

Мы немного помолчали, собираясь с силами для очередного раунда борьбы с болезнью.

— Даже не верится. Знаешь, я хочу сказать тебе спасибо. Тогда у костра я подумала, что ты беспринципная гадина. Почти возненавидела за то, что ты не дала мне погрузиться в горе. Мне показалось, что ты не способна на элементарное сочувствие, на уважение к чужой боли. Мне стыдно за эти мысли, Алина. Ты была права. Нет лекарства, нет спасения, но помощь другим притупляет, загоняет эту боль куда-то внутрь. Я каждое утро смотрю на эту вывеску, на имя сына, которого больше никогда не смогу подержать на руках. А потом вижу других матерей, к которым возвращаются их дети… живые дети. Большинство умерло бы, если бы не клиника, если бы не ты. И несмотря на то, что мне хочется выть оттого, что Баркая уже не спасти, я рада за них. Какой-то горькой, болезненной радостью, сжимающей сердце. Но рада. Сейчас я знаю, для чего просыпаюсь по утрам. А ещё я очень боюсь забыть. Поэтому каждое утро хожу и читаю вывеску.

Я осторожно обняла Янину за плечи и прижала к себе. Не сказала, что вывеску по моей указке обновляли каждый день, ведь уже к вечеру упрямые буквы так и норовили исчезнуть.

Неожиданно она разрыдалась, первый раз со дня смерти сына, измученная, уставшая, потерявшая часть себя, но до последней капли отдающая все силы, чтобы помогать другим. Хрупкая, но такая сильная.

— Я знаю, что сделала тебе тогда больно. Прости меня. Я очень боялась, что ты войдёшь в этот костёр следом.