Беру себя в руки и предлагаю Никлаусу:

— Наверное, нужно убрать со стола.

Он молча кивает и поднимается с места вслед за мной. Уже на кухне я перекладываю блинный торт, который так и не попробовала, в контейнер и ставлю его в холодильник. На душе тревожно. Разворачиваюсь лицом к Нику, который ставит посуду в посудомойку и выпрямляется. Он смотрит на меня в ответ, опирается бедром на тумбу и скрещивает руки на груди:

— Значит, ещё одна сестрёнка или братик.

Я кусаю губы и виновато замечаю:

— Не представляю почему Вики не сказала вам раньше. — Прячу лицо в ладони: — Мне так стыдно...

Никлаус подходит ближе, отнимает мои руки от лица и ловит мой взгляд:

— Не грузись. Когда-нибудь это должно было произойти.

Он не отпустил одну из моих рук из своей, и теперь поглаживает подушечкой большого пальца моё запястье, отчего у меня вновь подскакивает пульс. Я стараюсь задать вопрос так, чтобы не было заметно, что у меня внутри всё дрожит:

— Ты рад?

Никлаус улыбается:

— Я обожаю Молли. Думаю, и здесь не возникнет проблем.

— Никакой ревности?

— Я устал от родительского внимания ещё в десять лет, Ан-ни. Когда родилась Молли, я вздохнул с облегчением, правда.

— А как же... Оливер? Выходит, твоя мама всегда уделяла больше внимания тебе?

— Всё своё внимание, Ан-ни, — будто бы виновато морщится Никлаус. — Когда мы с Оливером познакомились, я был тяжелобольным ребёнком, понимаешь? Мама, как курица-наседка, кружила возле меня, она и с Дэниэлом-то познакомилась в больнице — он меня оперировал. Ей точно было не до чужих детей, хотя Ол... он к ней тянулся, да. И меня начал ненавидеть именно поэтому.

Немудрено, пожалуй.

— Ну, а ты...

— Пойдём, — перебивает меня Никлаус и тянет за руку в сторону лестницы.

Я послушно шагаю туда, куда ведут, раздумывая над новой информацией. По версии Никлауса выходит, что он был не прочь поделиться вниманием матери с другим ребёнком. Но она сама не хотела. Версия Оливера же была прямо противоположной.

И по неизвестной причине я, кажется, больше верила Никлаусу...

Мы поднимаемся на второй этаж и идём прямиком в комнату Никлауса. В Запретную когда-то комнату. Но... Зачем?

— Ник...

— Из моего окна есть выход на крышу. Там классно, и если ты не торопишься к своей мисс Лейн или ещё куда...

— Не тороплюсь, — заверяю я его поспешно.

Никлаус тихо смеётся и сильнее сжимает пальцы на моей руке:

— Отлично.

Я глупо улыбаюсь, когда он отпускает меня, чтобы поднять створку окна вверх и уступить мне возможность выбраться на крышу под небольшим уклоном первой. Я забираюсь на подоконник с ногами, спускаю их на черепицу и, отступив чуть в сторону, сажусь у стены. Порыв тёплого ветра подхватывает мои волосы и подол платья, оправляю его, зафиксировав между ног, а волосы заправляю за уши. Рядом садится Никлаус и смотрит вдаль. Мы некоторое время молчим, а затем он предлагает:

— Спрашивай. О том, о чём хотела спросить на кухне.

Я снова кусаю губы, наблюдая, как соседский мальчишка играет с щенком во внутреннем дворе, который отсюда хорошо видно. Щенок забавно тявкает, пытаясь укусить своего маленького хозяина за пятку.

— Почему ты возненавидел Оливера? — тихо спрашиваю я в итоге.

— Он меня вынудил. Нет, я не то, чтобы старался его понять, подружиться с ним и всё такое, но и не делал ему что-то на зло. Мне тогда очень нравилась борьба... Всё детство мотался по больницам, затем операция, восстановление, наблюдение — не до демонстрации силы. И вдруг тренер меня хвалит, пророчит успешное будущее, потому что я подхожу к бою с умом и невероятной ловкостью. Мне нравились те ощущения, гордость на лице отца... Пока Ол это всё не похерил, поступив в ту же секцию. Первое время я старался не обращать внимания на то, как он из кожи вон лезет, чтобы обойти меня. А затем у нас случился бой. Я победил, и Оливер психанул. По-настоящему взбесился. Сказал, что сделает смыслом своей жизни то, чтобы эта моя победа оказалась первой и последней.