— Хочешь потрогать? — хриплю я.

Эта ее дурацкая привычка кусать губы, когда она смущается, сведет меня с ума. И я знаю ответ, хоть Аня и не решается ответить сама. Кладу ее ладошку на свое плечо.

— Огнестрел, — коротко отвечаю.

Она открывает рот, будто хочет что-то сказать.

— Не бойся. Только слегка задела.

Тяну ее ручку к ребрам:

— Ножевое.

Она снова вздрагивает, касаясь грубой полосы на коже.

— Если так будешь реагировать, то лучше не буду показывать.

— О нет, простите, — шепчет она и слегка склоняется. Будто желая увидеть рубец, касается его двумя руками. Изучающе ведет вдоль неровных краев. Накрывает ладонью, словно поглаживает. А меня мурашки пробирают.

Отрываю ее любопытные пальцы от своей кожи и тяну к волосам:

— Тут еще есть. Осколок...

Замолкаю, глядя, как она болезненно морщится, зарываясь пальцами в мои мокрые волосы.

— Я тебя пугаю? — хмурясь, спрашиваю я, изучая ее странную реакцию. Конечно, пугаю. Мало ей было моей уродливой души, так решил еще физическим уродством похвастать.

— Нет. С чего бы? — вдруг отмахивается она. — Было очень больно?

Таращу на нее глаза. Больно? Зачем она это делает? Каждый раз выбивает меня из колеи этими своими вопросами с подвохом. С двойным дном, я бы даже сказал.

Может, она не помнит простой истины, что это слишком личное? Однако о том, что градус вынуждает людей вести себя неадекватно, она помнит. И как пользоваться ложкой — знает. То есть все базовые знания у нее на месте. Однако это...

Я уже и не припомню, когда у меня последний раз спрашивали, больно ли мне. Замерз ли я. Не голоден ли.

— Больно, — отзываюсь тихо, хмурясь оттого, что маленькая ладонь поглаживает мои волосы. — А тебе?

— Мгм. — Аня поджимает губы, не переставая гладить мою голову.

Ей больно. Она тут слепая. Ее угнетают в этом чертовом доме. В том числе я сам. Но почему у меня такое ощущение, что это она меня утешает?

— Прекрати, — требую я.

— Ой, — она вздрагивает и вжимается в стену, — я что-то... задумалась.

— Как ты можешь оставаться такой... Такой! Когда я тебе столько гадостей наговорил?! — Подаюсь вперед и нависаю над ней, облокотившись на плитку за ее плечами.

— Я тут подумала, — говорит она неуверенно, — дело же не в словах. И не в том, как вы выглядите или сколько у вас шрамов. Я вижу нечто другое...

— И что же?

Ее рука вздрагивает и неуверенно ложится на мою грудь:

— Кое-что большее.

— Анют, из меня такой себе лирик. Объясни по-человечески.

— Звезды, каша, бассейн, часы... — перечисляет она какие-то бессвязные, на мой взгляд, вещи. — Одно то, что вы меня оставили в своем доме... Я вижу, что вы хороший человек.

Нервозно усмехаюсь от неожиданности. А она продолжает:

— Что бы вы ни говорили, но ведь не выгнали. И не воспользовались, хотя... — Шумно выдыхает, прикусывая губку.

Улыбаюсь. Ляпнула лишнего. И я все понял.

— Хотя говорю, что хочу тебя, — заканчиваю за нее, упираясь носом в ее лоб.

Заметно напрягается.

— Да. В общем, — начинает тараторить, явно желая увести разговор в другое русло, — разве плохой человек стал бы учить меня готовить кашу?

Отстраняюсь слегка, чтобы не волновалась, что я снова сотворю какую-нибудь глупость.

— И что же, ты меня теперь совсем не боишься? Я ведь завтра проснусь и неизвестно, что выкинуть могу.

— Это страх перед неизвестностью. Но не перед вами. Если завтра вы решите выставить меня из своего дома... я пойму.

Я даже не стану ей чего-то обещать. Она вполне очевидно растопила мое сердце. Но не заледенеет ли оно до завтрашнего утра, я гарантировать не могу.

— Анют.

— М?

— Ты это... прости меня. За то, что было. И за то, что, возможно, будет.