- Какой ужас, - говорю тихо.

- Моя мать не пережила психологического давления и способов завоевания территории. Они приезжали на строительной технике и сносили палатки прямо с людьми. Один раз ее избили до потери сознания. После этого мы с мужиками устроили локальные боевые действия. Но мама в норму уже не пришла. Начала пить и просить меня все отдать нуждающимся. Я не смог. Столько воевать и отказаться... для двадцатилетнего парня это невозможно. Ну вот и она сначала полностью отказалась от мяса, потом продала свою квартиру и отдала деньги в приют для животных, а потом попыталась меня убить. Ночью... - я чувствую, как по рукам Алексея начинает бежать дрожь. - Понимаешь, ты просыпаешься, а над тобой стоит твой самый родной человек и держит тесак... - ломается его голос.

Я понимаю, что Алексей беззвучно плачет.

Разворачиваюсь к нему и сама прижимаюсь. Что говорят в таких случаях? Я не знаю. Мне так жалко его, этого хорошего парня, которому пришлось резко повзрослеть, и стыдно за то, что я считала его обычным,  наглым мажором, что к глазам подступают слёзы.

- Это страшно, - шепчу, чувствуя, как они стекают в горло. - Но у тебя обязательно ещё будет семья. Ты будешь любим, у тебя будут дети. На самом деле мама будет за тебя радоваться, просто та, которая не болеет...

- Она уже не будет ничему радоваться, Аня, - отвечает жестко Алексей. - Я подписал согласие на терапию, которая полностью отключает эмоциональный центр. Тихо! - прерывает он мою попытку снова его пожалеть. - Просто сейчас обними меня и спи.

- Да, как скажешь, - киваю и прижимаюсь губами к его груди.

Чувствую пальцы Алексея в своих волосах. Он играет синими, перебирая, будто я - его кошка. Меня расслабляет. Мне хорошо в этих руках.

И я на удивление легко и быстро вырубаюсь.

20. Глава 20. Странное утро.

Открываю глаза только тогда, когда солнце начинает бить прямыми лучами в окно.

Баринов ещё спит, крепко и собственнически прижимая меня своей лапищей к себе. Я осторожно разворачиваюсь, собираясь выскользнуть из постели и все-таки приготовить Алексею завтрак, но в самый последний момент меня резким движением возвращают на место.

- Поспи со мной ещё, - мурлычет он, оплетая меня руками крепче.

Я понимаю, что не о сне Баринов сейчас ведёт речь, но при свете дня я уже не такая смелая, как вчера ночью и непроизвольно замираю, когда ласки Алексея становятся откровеннее и требовательнее.

- Иди, - отпускает он меня. - Я хочу омлет. Ты умеешь делать омлет? - спрашивает даже, не открывая глаз.

Я понимаю, что ответ ему не нужен. Ему нужен омлет или кое-что погорячее. Хотя... я уже и с омлетом до конца не уверена, если наложить пошленькую мужскую интерпретацию.

Сбегаю от Алексея в свою спальню, быстро принимаю душ и привожу себя в порядок. Руку решаю не завязывать и просто засыпаю антибиотиком.

Спускаюсь на кухню и шокировано застываю в арке, рассматривая погром.

То есть не только комната вчера пострадала.

На секунду прикрываю глаза, ловя в воздухе свои вчерашние ощущения ужаса и сразу же вспоминаю о том, что рассказал Алексей.

На автомате, лишь бы что-то делать, начинаю собирать приборы и уцелевшую посуду с пола.

Тот случай, когда не знаешь, что лучше. Моей мамы просто нет, но я точно знаю, что она меня любила. А у Баринова она есть, и она не может любить. Наверное, с этим сложно смириться.

Почему-то этот факт заставляет меня простить Алексею все беспределы в свой адрес. И вообще, я начинаю допускать мысль, что чего-то не понимаю в отношении Алексея ко мне и оно гораздо глубже, чем просто желание.