— Мы опять вернулись в начало? — каркает Гибсон над моим плечом.

Молчу, роясь в своей сумке. Мне особо нечего возразить.

Спокойно и собранно принимаю плети.

— Я не буду много говорить… — продолжает он из-за моего плеча.

— Слава Богу… — вполголоса бормочу себе под нос, ища в сумке трусы.

— Еще раз такое сделаешь, сядешь на скамью, — нелепо картавя и булькая, угрожает Гибсон.

Натягиваю трусы и разворачиваюсь к нему, кладя руки на бедра. Он принимает аналогичную позу. Между нами расстояние в пару сантиметров, и это нервирует.

Это мое, бл*ть, личное пространство.

Все умолкли и прячут глазки.

Мы с ним почти одного роста, но я на три сантиметра выше и на двадцать килограмм тяжелее.

Мы с Гибсоном не сошлись еще с моей первой игры в этом сезоне. Моя позиция — разыгрывающий защитник. Я всю жизнь на этой позиции. В Америке тоже был разыгрывающим, но по факту всегда играл как атакующий. Я хотел остаться в этом амплуа и по возвращении в родную команду, потому что это просто мой новый талант! Талант, который раскрылся еще в университете, но никогда не культивировался. До тех пор, пока я не попал в Калифорнийских Медведей, где мне дали полную свободу действий.

Но Гибсон подрезал мне крылья.

По его мнению, я слишком малорослый для атакующего. Может и так, но я быстрее и в десять раз маневреннее. И меня еще не сдержала ни одна защита, если бы он только позволил мне играть, как я хочу.

Сегодня я самовольно ушел в атаку. Не делал такого с первой игры сезона. Не знаю, что на меня нашло. Просто меня все достало, вот что. Плюс, два моих мяча прикрыли наши задницы сегодня. Но этот формалист готов матч слить, лишь бы все сидели на своих места, иначе конец. Анархия, твою мать!

Скорее всего прав он, а не я. Но что-то со мной творится.

— Я все понял, — говорю Гибсону спокойно, что не дает нам с ним никаких гарантий на оставшиеся три игры.

— Сядешь. На. Скамью, — повторяет, свирепея.

— Как скажете, — отвечаю спокойно.

Что тут еще сказать?

Я совершенно точно не сожалею и совершенно точно ничего не обещаю. Мне нужно разобраться в себе. Чем выше у человека интеллектуальный уровень, тем хуже он работает по принуждению.

— Поговорю с Павлом… — угрожает Гибсон вдруг.

А вот тут свирепею я.

Просто взвиваюсь как ужаленный.

— Да хоть с Трампом! — психую как девка и отворачиваюсь.

Из всех его угроз — эта самая выводящая из себя.

Все решения в своей жизни я принимаю сам, без оглядки на чужие мнения. В моей жизни целая толпа желающих указать дорогу, только записывай за ними.

Хрустя зубами, быстро достаю из сумки первое попавшееся: черные хлопковые шорты и серую футболку.

Слышу, как хлопнула дверь, и хватаю телефон.

Паша: «Поднимись ко мне».

Не пойти ли ему в задницу?

Мама: «Завтра жду на обед».

Придется ехать.

Рыжая: «Жду тебя в машине».

Придется свою оставить здесь. Дерьмо — вариант, но так и быть. Как исключительный джентльмен пойду ей на встречу.

Швыряю телефон в сумку и натягиваю шорты. Сажусь на скамейку, чтобы обуться. Дергаю за шнурок так, что он чудом остается цел. Предупреждающе смотрю на Дэна — нашего капитана.

Никаких бесед по душам.

Я вообще не люблю откровений с посторонними. Я сам себе режиссер.

Спустя пять минут покидаю раздевалку, закинув сумку на плечо. В башке куча мыслей. Все они о том, хочу ли остаться в команде на следующий сезон? Остаться без команды в тридцать лет — история помнит таких придурков, все они закончили на скамейках в турецкой лиге.

Направляюсь к задней технической парковке, минуя главный холл, где в это время обычно туча народу. По дороге встречаю физиотерапевта Марата, который интересуется моим плечом. Обещаю ему заглянуть завтра перед тренировкой. На выходе из комплекса у вертушки даю знак охране пропустить меня.