Канон требовал воплощения в изображении идеального, не имеющего примет возраста облика. Согласно этого канона статуи подчинялись неизменным правилам: левая сторона была зеркальным отражением правой, голова поставлена прямо, губы плотно сомкнуты, глаза широко открыты, взгляд устремлён перед собой. Ренси отошёл от передавашихся из века в век правил и придал статуе Танутамона портретное сходство, отобразив неповторимые, присущие лишь ему черты. Подстрекаемый жрецами, которые ревностно следили за тем, чтобы художники и скульпторы следовали установленным канонам, вельможа предлагал Ренси оставить мысли о «богохульном» ваянии, иначе оно обернётся для него настоящей бедой.

Ренси прочитал донос с невозмутимым видом и передал его обратно зодчему, который всё это время внимательно наблюдал за ним.

- Ты понимаешь, Ренси, если бы не уважение к твоему отцу, - да снизойдёт на него благодать Осириса! - я должен был бы немедленно избавиться от тебя, - заговорил Анху, поднимаясь из-за стола. – Ты умеешь трудиться и делаешь это с любовью и сноровкой. Я допускаю, что из тебя получится превосходный скульптор, но вместе с тем советую не пытаться своими нововведениями затмить славу Аменхотепа, сына Хапи*.

- Никогда не помышлял об этом, - спокойно ответил Ренси.

Анху слегка наклонился, чтобы заглянуть ему в глаза.

- Боги избрали тебя, наделив талантом ваятеля, чтобы ты служил им, прославляя их величие и бессмертие фараонов. Помимо этого, у тебя есть упорство. Но вместе с тем тебе присуще чувство превосходства над другими, что рождает непримиримость с чужим мнением. Подозреваю, что ты способен на опрометчивые и крайне рискованные поступки.

Ренси молча смотрел на зодчего; взгляд его глубоких карих глаз был мрачен.

- Ваятель властвует над временем, - продолжал Анху, - в его силах прибавить лет своему герою или же убавить. Но существуют незыблемые правила, от которых не смеет отступать ни один, пусть даже самый талантливый и прославленный, ваятель.

Анху выдержал паузу и прибавил с укором:

- Морщины, которыми ты избороздил чело статуи его высочества, выдают его подлинный возраст и делают его облик более угрюмым.

Наконец Ренси, поняв, что нужно как-то оправдаться перед зодчим, терпеливо пояснил:

- В то время, как я работал над изображением принца, он был чем-то крайне удручён, и мне захотелось в камне отразить состояние его души.

- И ради этого ты пренебрёг канонами, - вставил Анху.

- Ваятель не канонист, - твёрдо возразил Ренси, - это привилегия жрецов. Ваятель должен создавать нечто новое, опираясь на традиции, но не повторяя их!

Ему показалось, что в глазах зодчего что-то дрогнуло, но в следующее мгновение взгляд его принял прежнее выражение.

- Ренси, я оказался в трудном положении, - сказал Анху, подойдя к юноше вплотную и положив руку ему на плечо. – Я преклоняюсь перед твоим талантом, я готов предоставить в твоё распоряжение любой камень, но не имею права идти против воли жрецов. Я вынужден отстранить тебя от твоего любимого занятия. С завтрашнего дня ты будешь заниматься росписью потолка во внутреннем святилище.

- Синее небо, жёлтые звёзды, парящие коршуны, - с усмешкой проговорил Ренси, не пытаясь скрыть досаду.

- Работа с восковыми красками, - уточнил Анху. И, учитывая упрямый и непокорный нрав ученика, на всякий случай напомнил: - О камне пока придётся забыть.

Наступила тишина, нарушаемая лишь доносившимися с улицы ударами молотков о каменные глыбы.

Внутри у Ренси всё кипело от негодования, однако из уважения к зодчему он промолчал. И всё же самолюбие его было уязвлено. Неужели даже Анху не признаёт его правоту?