Водитель пошарил в бардачке. Вытащил оттуда смятую газету.

– Приложи. Газета быстро кровь останавливает.

«Сельская жизнь». Номер от двенадцатого марта 1971-го года. «К севу – полная готовность!» – прочитал я заголовок на первой полосе.

Газета, конечно, не новая. Мятая, в жёлтых пятнах. Но и то, что ей почти двадцать лет – не скажешь.

Я оторвал кусок внутренней полосы и прижал к ссадине. Всё же чище, чем тряпка, которой неизвестно что вытирали.

Водитель достал из кармана спецовки пачку «Примы» и спичечный коробок. Стукнул пачкой о тонкий обод руля, выбил сигарету. Сунул её в зубы и ловко прикурил, отпустив руль. Протянул пачку мне.

– Будешь?

Я машинально взял квадратную картонную коробку. Один угол аккуратно надорван – чтобы сигареты не высыпались в кармане. Стукнул пачкой о ладонь. Одна сигарета наполовину выскочила.

Давно забытые ощущения, а руки помнили.

Я аккуратно покатал овальную сигарету в пальцах, чтобы табачные палки не проткнули тонкую бумагу. Сунул размятую сигарету в рот, чиркнул спичкой, прикурил. Язык защипало от горьких табачных крошек.

Дым смешался с пылью. А водитель только улыбался, подпрыгивая на сиденье.

– Тебя как звать-то, егерь?

«Сергей» – подумал я.

– Андрей, – сам собой опередил меня язык.

Почему Андрей?

– А меня Володей, – улыбнулся водитель и протянул мне руку. Ладонь у него была широкая, не по размеру фигуры, и жёсткая – из-за мозолей и заживающих порезов. Машинное масло въелось в кожу, делая её смуглой. Пальцы пожелтели от табака.

Я пожал руку Володи.

– Значит, егерем к нам? – продолжал расспрашивать водитель. – На лето?

Видимо, мы с ним уже успели начать разговор, пока на дорогу не выскочил тот злосчастный кабан.

– Угу, – неопределённо промычал я и сделал вид, что очень озабочен ссадиной.

Чёрт бы побрал это деревенское любопытство!

– Сбежал, значит, из города? – не унимался водитель. – Деревню любишь?

Я вдохнул поглубже и закашлялся от едкого табачного дыма. В затылке стрельнуло, на глазах выступили слёзы.

– Не куришь, что ли? – рассмеялся водитель.

– Так,– прохрипел я. – За компанию.

В прошлой жизни я так и не бросил. Хоть и давление шалило, и сердце побаливало. Думал – чего там бросать? Всю жизнь курил.

Вот и докурился, видно.

А Андрей, похоже, табаком не баловался.

– А я вот как привык с детдома – так и курю, – словоохотливо пояснил Володя. – Мать в войну умерла – меня в детдом отправили. Там курить и научился.

Стоп! Какая война? Володе на вид лет сорок, не больше! Если сейчас девяностый – значит, родился он в пятидесятом. Война уже пять лет, как закончилась.

Или сейчас не девяностый год?

Мы въехали в деревню. «ЗИЛ», не сбавляя скорости, нёсся по единственной улице между просторно стоявших домов.

От рубленого колодца, над которым высился журавль, шла молодая женщина в ситцевом платье. На загорелом плече она несла коромысло с двумя полными жестяными вёдрами.

Володя посигналил ей. Женщина коротко кивнула и пошла дальше.

– Михална, – бросил Володя. – Жена нашего агронома. Здесь они живут, в Сарье. Хотя в Черёмуховке им квартиру предлагали! А вот облюбовали деревенский дом, и всё тут.

Слово «квартира» Володя произнёс с плохо скрываемой завистью.

Ага! Значит, это Сарья – деревня на половине пути от Киселёво до Черёмуховки.

А где-то недалеко есть лесное озеро, на котором я пару раз ловил похожих на головешки, почерневших от торфяной воды окуней.

«ЗИЛ» быстро проскочил деревню. На окраине стояла большая совхозная ферма. Над длинным зданием коровника трепетал на ветру красный кумачовый плакат:

«Перевыполним план по надоям к 30-тилетию Победы!»