Ставлю перед Галиной Юрьевной стакан с холодной водой и, продолжаю стоять рядом. Молча рассматриваю тонкий профиль, очерченный завитушками тонких, седых волос. 

 – Мужа потеряла, а если бы вдруг и сына… Не пережила бы, – рваный выдох, судорожный всхлип.

Опустив голову, сверлю невидящим взглядом чёртовы подсолнухи и чувствую, как внутри медленно поднимается всё то, что я так упорно в себе подавляла… 

Имбирный чай мы пьём в полной тишине. Галина Юрьевна постепенно успокаивается. Смотрит в одну точку, и то и дело вздыхает. Тихонько. Горестно и тяжело. 

Я же чувствую себя настолько неловко, что впору провалиться под землю. Лишь бы только исчезнуть из этой квартиры. 

– Как вы с ребятами узнали про аварию?

Застываю с вымытой чашкой в руке, но тушуюсь всего секунду. Закрываю кран, ставлю перевёрнутую чашку на полотенце. 

– Газета, – выдаю первое, что приходит в голову. –  Не так давно вышла статья.

– Да-да, точно, – приговаривает она тихо. – Оленька приносила. Лучше б Максим не читал её… Итак тяжко бедному, а тут на больную мозоль наступили.

– Это вы про олимпиаду? – догадываюсь я. 

– Ой, про неё, – снова вздыхает. – Столько лет мечтал попасть в сборную… Ему разве объяснишь сейчас, что это не главное. 

– Не главное, – соглашаюсь я. 

Подхожу к окну. Оно выходит во внутренний двор. Отсюда хорошо видно ту самую арку, в которой я встретила изрядно напугавшего меня пропоицу.

 – Ваша соседка сказала, что сюда приезжают журналисты…

– Да, с недавних пор зачастили, – рассказывает она. – Подробности им подавай. Кто сбил, почему дело не предали огласке. 

– И почему? – замираю. Даже дышать перестаю в ожидании её ответа. 

– Куда нам связываться с такими людьми…

– Какими такими? – прищурившись, наблюдаю за детьми, играющими на детской площадке, аляпистые конструкции которой смотрятся нелепым ярким пятном на фоне серых, унылых зданий. 

– Страшными людьми, Ариночка. Богатыми. Влиятельными, – отзывается она тихо. – Нет правосудия в наши дни, всё решают только деньги.

– Что вы имеете ввиду?

Не знаю, зачем я с таким нездоровым упорством продолжаю развивать эту тему, ведь каждая сказанная ею фраза неприятным чёрным осадком оседает внутри. 

– Они могут позволить себе купить всех и всё, – отвечает она задумчиво. – Даже свободу для виновного. 

Я через силу сглатываю шершавый комок, вставший в горле. С ужасом осознаю, что от моей решимости не осталось и следа. 

Бежать отсюда, не оглядываясь. Вот чего я хочу сейчас. Только бы не слышать всего этого.

– Вон ведь как хитро всё обставили, мол и дочь-то его не причём. Слепая зона там какая-то. И плевать они хотели на то, что жизнь человеку сломали! – возмущается она. 

Непроизвольно в защитном жесте обнимаю себя руками. Понимаю, что она просто хочет выговориться, но от этого не легче… 

– Страшно-то что? Так ведь и будет его дочь дальше ездить пьяная за рулём, подвергая людей опасности. 

– Может, она не была пьяной, – выходит довольно резко, но женщина, кажется, не обращает на это внимания. 

– Безнаказанность как она есть, Ариночка.

Хочется кричать, оправдываться. Но я решаю выслушать всё до конца…

– А лечение? – голос предательски плывёт. – Лечение эти люди оплатили? 

Кивает и отодвигает пустую чашку. 

– Палату отдельную, врачей… организовали быстро. Сама понимаешь, заинтересованы были в том, чтобы Максима с того света вытащить. 

Стою и не могу произнести ни слова. Ведь то, что она говорит, в какой-то степени правда. Жалящая, неудобная, неприглядная. 

– Виктор этот, её отец, сразу пообещал все расходы по лечению взять на себя. Но Максим строго-настрого запретил брать у них деньги. Уже и адвокат их изворотливый к нему приходил, да только разозлил сына ещё больше.