Кровь бьёт мне в лицо, кружа голову. Держу ее на руках, прижимая к себе. Она снова в отключке. Касаюсь губами бледного лица, задыхаясь от бури чувств.
Ох, Кошкина...
Бережно укладываю обратно.
- Марьяна... - пошлепываю по щеке.
Мне кажется, что она не дышит и слишком бледная. Белая! В панике возвращаю ей на лицо кислородную маску. Растираю ледяные пальцы.
- Ты же Кошка... - бормочу я. - У тебя девять жизней, помнишь?
Нервно пытаюсь улыбнуться.
- А еще - такую заразу даже дустом не убить... - вспоминаю одну из наших шуток.
- А ну-ка, дыши! - рявкаю я испуганно, припечатывая ей по щеке.
Слепо отталкивает мою руку.
Выдохнув падаю на стул, закрывая руками лицо.
- Мать твою...
Напугала!
Стискиваю ее кисть, в эмоциях вжимая в губы. Мне хочется поласкаться об эти ладони, забыв о том, что между нами пропасть. Хочется ровно до тех пор, пока я не вспоминаю, что...
- Кошкина... - с горечью отстраняюсь я. - Аленка - моя дочь?
Непослушной рукой срывает маску.
- Исчезни... Айдаров... - хрипло. - Она только... моя.
- Да?.. - начинаю свирепеть я.
Если у тебя есть силы кусать, Кошкина, значит, ты уже в порядке. И мне есть, что сказать!
- Тогда, где твоя дочь, а?! Может этот твой Лившиц знает? Ты спроси!
Слышу в коридоре шаги, голоса...
- Где? - едва шепчет она, голос испуганно дрожит.
- Выходите, - недовольно смотрит на меня врач. За ней медсестра с подносом, там шприц.
- Марьяна... - подходит с другой стороны к ней её мужик.
- Где дочь? - поворачивается она к нему.
- Я еще не успел решить этот вопрос.
- Что?! - шокированно смотрит на него.
Медсестра подходит со шприцом.
Марьяна, всхлипывая отталкивает её руку.
- Это успокоительное, - комментирует врач, оттесняя меня от кушетки, - у Вас травма головы, Вам нельзя волноваться и вставать.
- Где моя дочь?!
- Мы обязательно выясним.
Марьяна опять отталкивает шприц.
- Юра?.. - жалобно смотрит на него.
- Так надо, Яночка, пусть поставят. Это профилактика кровоизлияния. Мы же не хотим кровотечений и инсультов?
- Нет! - уворачивается от иглы, панически оглядываясь наши лица.
Медсестра уверенным движением фиксирует ее ослабшую руку за локоть и...
Кошкина растерянна и беспомощна, по лицу слезы. Ни разу не видел ее плачущей. Вообще никогда! И моё сердце сжимается. Перехватываю руку медсестры.
- Дайте мне минуту! Я знаю, где её дочь. Дайте нам вдвоем всего минуту поговорить.
- Да вызовите санитаров! - шипит Лившиц. - Пусть уберут этого...
- Я сейчас тебе карету вызову, - басит Медведев. - И санитаров в погонах.
Раскрывает корочки.
- Все на выход, со свидетелем работают опера! - рявкает он.
Врач, возмущаясь, что мы не имеем права, все же ретируется за дверь.
Медведев выводит препирающегося с ним Лившица.
- Кошкина... - набираю я воздуха в лёгкие. - Алёнка три дня в садике... ждёт тебя... - мой голос подрагивает. - Не ест... очень переживает! Подпиши доверенность... я ее заберу пока.
Отрицательно качает головой.
- Пожалуйста... - умоляю я.
Она словно не видит ничего. Меня начинает колотить от её разгорающегося взгляда, в котором расцветает презрение и ненависть. И это запускает во мне тоже злость и истерику.
Не подпишет!
- Если ты мне сейчас не подпишешь это... - качаю я головой. - Я не знаю!... Я тебя через все суды протащу, клянусь! Ты меня знаешь!... Так вот. Я стал гораздо хуже теперь! Подписывай!
Медведев вырывает у меня лист с доверенностью.
- Айдаров... - с досадой. - Иди, отдышись.
Вылетаю, сползая за дверью по стене на корточки.
Зачем она так со мной?! Да, я накосячил, может тогда, всплылил. Может, сказал гадости. Но мне было гадко!! Что я должен был говорить?! Но неужели за слова лишают права быть отцом. А моего ребенка - отца?! Причем здесь ребенок?...