— Тебе ничего не сообщают, потому что я так решил, — оборвал мою речь в самом начале Суровый. — Я попрошу тебя сэкономить нам обоим время. Не изображай из себя святошу, Смирнова. Ты хорошо играла, признаю. Но реальность показала, насколько ты лживая и насквозь фальшивая. Поэтому не смей выдавливать из себя подобие искренней заботы. Поняла?

Если бы словами можно было ударить и нанести телесные повреждения, я бы уже лежала на полу, а моё тело было покрыто ужасными синяками и перекручено от сильнейшей агонии.

Как-то в подростковом возрасте я неудачно упала с велосипеда и заработала себе открытый перелом руки. Сначала я ничего не почувствовала, только глупо таращилась на осколок белой кости, торчащей из раны. Потом первый шок прошёл и на меня накатила сильнейшая боль. Машина скорой помощи приехала довольно быстро, за двадцать минут, но мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем мне оказали помощь. 

Потом я долгое время думала, что хуже боли не бывает. Смерть мамы доказала мне, что я ошиблась. Кровоточить может не только тело, но и сердце. 

Сейчас Суровый на словах преподал мне ещё один жизненный урок: у боли не бывает пределов. Хуже всего не та боль, источник которой можно локализовать, но та боль, что находится глубоко внутри тебя: в сердце, гнездится в душе, в лёгких. 

Каждый крошечный глоток воздуха протискивался по моему горлу с огромным трудом. Лёгкие горели в огне и отказывались работать в полную силу. Мне казалось, что моё тело стало одним сплошным сгустком боли, и куда ни ткни пальцем, мне будет смертельно плохо. 

— Нужно проверить всё, — смогла сказать из последних сил. 

— Думаешь, я через свои каналы не проверял слова Руслана? — внезапно повысил голос Суровый. — Проверял! — сказал с горечью, словно через силу и часто дыша. — И все факты подтвердились. Поэтому я звоню тебе лишь для того, чтобы предупредить. Больше никаких фокусов, девочка! 

— Вы мне не верите, — произнесла обречённым голосом, признавая очевидное. 

— Я никому не верю. Никому не доверяю. Доверие — слишком большая роскошь в этом продажном, прогнившем насквозь мире. Это самый большой обман. 

— Звучит невыносимо страшно. Как… как вы можете так жить?! — спросила я, искренне ужасаясь тому, в каком чёрном цвете видит наш мир Суровый. 

Я всего на мгновение представила… Просто попыталась, каково это, жить так, как он, отовсюду ожидая предательства, ножа в спину, смертельной опасности. 

Нет… У меня не получалось. Я просто не была на его месте и могла лишь строить смутные, скорее всего, неверные предположения о причинах такого мировоззрения. 

— Зубы мне не заговаривай, девочка. Я не хочу слушать твои высокоморальные проповеди. 

— Если вы не хотите разговаривать со мной, не хотите меня слушать и не верите, то зачем вы звоните?! — спросила со слезами в голосе. 

20. =20=

=20=

В этот момент на меня внезапно накатило отчаянием. Оно накрыло меня огромной волной, размером с самое большое цунами, похоронив под этой толщей все мои стремления и надежды.

Внутри что-то медленно-медленно угасало, с каждой секундой, и я не могла ничего сделать, лишь безучастно наблюдала со стороны, как ложные наговоры могут сломать человека, стереть его жизнь в порошок и выставить полным ничтожеством. 

Никем.

Мне захотелось опустить руки, не сопротивляться постоянному гнёту и давлению, просто отпустить себя и будь что будет.

Это был страшный миг бессилия и апатии, которых я не испытывала прежде. Даже когда я хоронила маму и бросила первую горсть земли на её гроб, мне не было так ужасно тоскливо. Тогда я заставляла себя жить лишь ради того, чтобы оправдать её надежды.