– Правда, что ль, его? – спросил молодой.

Непонимающе уставились друг на друга, затем на Власа – теперь уже с обидой и злобным изумлением.

– Ну я-то ладно, а ты-то… – недоумевая, выговорил тот, что с культяпкой.

– А что я? – вскинулся молодой. – Лежит на виду! Думал: нарочно…

Внезапно тот, что с культяпкой, уставился поверх плеча Власа, морщинистое лицо исказилось.

– Салочка! – сипло выдохнул инвалид.

Оба кинулись наутёк. Влас испуганно обернулся и вновь пережил приступ дурноты. Асфальтовое пространство дрогнуло, подёрнулось мутью. Что именно испугало аборигенов, осталось неизвестным. Вокзальный динамик оглушительно сыграл первые такты «Мурки», и женский голос объявил о скором отправлении очередного автобуса на Гоблино.

Вернувшись к стеклянному оконцу кассы, Влас обнаружил, что весёлая девчушка, обозвавшая его второгодником, сдаёт смену напарнице, надменной пергаментной особе предпенсионного возраста. Почему-то бросилось в глаза, что правая рука особы облачена в чёрную кожаную перчатку и что делá особа принимает одной левой. Протез? Странно… Не слишком ли много калек для одного автовокзала?

При виде Власа молоденькая кассирша заулыбалась и послала ему сквозь стекло не то приветственный, не то предостерегающий знак, словно бы потрогала кончиками растопыренных пальцев невидимую стену. Чубарин не понял. Кажется, ему не советовали приобретать билет.

Поколебавшись, отступил в сторонку. Через несколько минут появилась сдавшая смену девчушка. Подошла вплотную, оглядела бесцеремонно.

– Ну ясно, короче! – торжествующе объявила она. – Назюзюкался и влез не в тот автобус! А хорошо они с бумажником… Я аж залюбовалась…

– Билеты кончились?.. – обречённо спросил Влас.

– Да отправлю я тебя, отправлю! Чего переживаешь?

Влас взялся за горячий лоб, сглотнул. Мышление отказывало.

– Поняла, – весело сообщила кассирша. – Сейчас вылечим.

Подхватила под руку – и они куда-то пошли. Шли довольно долго. Пересекли площадь, где на невысоком пьедестале стоял некто бронзовый, слегка позеленевший, в античных доспехах. Из поясняющей надписи в одурманенном мозгу оттиснулись всего два слова: «основатель» и «Македонский». Потом возник скверик с фонтаном. Наконец Влас был усажен за столик в летнем кафе и на удивление быстро обслужен.

– Залпом! – скомандовала девчушка. – И закусывай давай!

Жизнь возвращалась. Целительный ветерок потрагивал лицо, поигрывал листвой вязов. За низкой вычурной оградой пролегала неширокая улица. На противоположной её стороне в разрыве между кронами виднелся треугольный фронтон не то музея, не то театрика. В центре фронтона белел овечий профиль Пушкина, а под ним – две постепенно проясняющиеся строки:

– Ну как? – с пониманием спросила кассирша. – Ожил? Или ещё заказать?

Влас осознал, что ведёт себя неприлично, и, сделав над собой усилие, перенёс взгляд с надписи на свою спасительницу. Мордашка у спасительницы была ничего, обаятельная, хотя и несколько скуластая. Степная.

– Спасибо, достаточно…

– Тебя как зовут?

– Влас. А тебя?

– Арина. Ты закусывай…

Улыбка у неё была – до ушей.

Само по себе воскрешение – никто не спорит – процесс приятный, если бы не одно прискорбное обстоятельство: вместе с жизнью возвращаются и проблемы. Разгромленная квартира, гнев вернувшихся из Пловдива родителей, нелепое бегство в зловещий таинственный Понерополь…

Влас отодвинул пластиковую тарелку и пригорюнился, заново осознавая все свои беды.

Арина вгляделась в его лицо и, полуобернувшись к стойке, вскинула указательный палец: