– Мы с вами говорили об Ирине Ипатиной, – напомнила ему Ковалева, – убийце!
– Нет-нет, – мягко поправил ее художник, – мы с вами говорили об Ирине Ипатиной и ее убийце.
– Но вы нарисовали с Ирины «Дух Бездны».
– Вовсе нет, – твердо сказал Вильгельм Александрович. – «Дух Бездны» – не ее портрет.
– А чей же тогда? – опешила Маша.
– Ее отца. Мужчины, который приходил вместе с ней. Я сразу увидел: его душа летит в бездну… Его тащит дева с лицом Горгоны. Она – его ад. Его страх. Его боль. Но это его боль. Его чувства… Это он видит ее такой.
– Он считал свою дочь неким исчадием ада? А она им не была? Она – была ангелом? Она – не убивала его?
– Нет. Это он – убийца своей дочери. Ее губитель.
– Убитый отец Ирины убил свою дочь? – не смогла уразуметь Ковалева. – А кто же тогда убил его? Ее жених? Он защищал свою невесту?.. Погодите, но слуги ведь видели, как Ирина, живая, выбежала из дома уже после смерти отца!
– Не знаю, – сказал художник, – я лишь рисую то, что я вижу. Ее душа пришла ко мне чистой. Но теперь ей не сыскать покоя. Ей не спастись. Она попала в беду.
– Попала… – повторила Маша за ним. – Или попалась?
И вдруг закричала, согнулась пополам, от ужасающей боли, пронзившей ее, как крюк рыбака, и закричала опять, словно некто невидимый выдернул крюк обратно, вместе с мясом и кровью…
– Ясные Пани, – Василиса Андреевна выкатила из смежной комнаты-спальни коляску с Мишей-младшим. – Он плачет все громче, и я никак не могу успокоить его.
Зареванный мальчик сидел на лоскутном одеяльце, глядя на них круглыми глазами. Его светлые, почти белые волосы были взъерошены, маленькие ручки испуганно сжимали любимую игрушку-жирафку.
– Па… – громко выкрикнул он, и слезы двумя косыми струйками побежали по круглым фарфорово-румяным щекам.
– Что ты сказал, Мишенька? – Катерина с сомненьем склонилась к синей коляске, не слишком веря, что ребенок понимает ее.
– Па… – повторил он пружинисто. – Па!..
– Па-па? – неуверенно перевела Даша.
– Па… па!.. – голос мальчика сорвался на крик.
– Он переживает за папу? Но кого он имеет в виду? – спросила Катя.
– Уж точно не Врубеля, – фыркнула Чуб. – Где вообще сейчас Мир? Да успокойся же, масик, – принялась покачивать коляску она.
В ответ мальчик только заплакал еще отчаянней:
– Па-а-а-а-а-а-а-а-а…
– Мир остался в гостях у художницы. Она рисует его портрет, – сказала Катя.
– Портрет? – схватилась за щеки Акнир. – Портрет – то же зеркало! Отражение. Если портрет хорош, если во время создания прочитать заклятие, можно украсть с его помощью душу!!!
– Па-а-а-а-а-а-а… – заревел мальчик.
– Мы едем к Виктории, – всполошилась Катя. – Немедленно!
– Нет времени ездить… летим! Говорите адрес, – распорядилась Акнир.
– На метлы! – заголосила Чуб и первой бросилась к стенному шкафу в коридоре, заполненному помянутыми летными средствами.
Глава девятая
Черный бриллиант
Непроглядный туман скрыл от них Город и скрыл их от Города – никто не видел трех ведьм, летящих сквозь белую мглу.
Мгла не была безмолвной; она шептала, густой влажный туман хватал их за плечи рыхлыми ладонями, мятежные, неупокоенные, пробужденные праздником души желали удержать их, пытались сказать, размечая полет над Киевом обрывками фраз:
– Мое почтение…
– Дайте… прошу…
– Нет… не могу забыть…
– Я умоляю…
– Помолись, помолись за меня…
– Мы в опасности… в Киев пришел некромант!
Дашина верная подруга с двумя велосипедными седлами на древке взяла в попутчицы Катю, уже секунду спустя потерявшую где-то над Бессарабкой свою левую туфельку, правую Катя обронила уже над Ботаническим садом.