– Умерла, умерла, – в отчаянии подтвердил пацаненок, пританцовывая в нервозном нетерпении, и Катя заметила, что один его сапог «просит каши», другой покуда «держит рот на замке». – Авдотья Васильевна за вами послала… Им шибко помощь нужна. Не в себе она – плачет, рыдает, божиться себя жизни лишить! А вы помочь обещались.

– Да… Я бегу… бегу! Ах, как жаль… Как мне жаль… – художник обратил взор к Катерине. – Умоляю простить. Возможно, в следующий раз… Если вы снова придете…

– Простите, вы что-то сказали про мою мать?.. – взволнованно напомнила Катя и замолчала, осознав, что в контексте новости о чьей-то внезапной кончине ее задерживающий вопрос неуместен.

– Приходите обе, – художник не слышал ее. Глаза, секунду тому бывшие светлыми, потемнели, лицо закоченело от бесконечного горя, уже вползающего в его душу холодной змеей.

– Я приду, – пообещала Катя. – Когда вам удобно?

– Завтра, если вам будет угодно… Простите.

– Я все понимаю, – в этом Катя заверила уже совершенно пустую комнату.

Художник исчез из номера вслед за мальчишкой в картузе. Кажется, в смятении чувств Котарбинский так и не выпустил из рук набросок ее портрета – мольберт, за которым он работал, был пуст. Катя без особой надежды поискала рисунок среди вороха бумаг на столике рядом и махнула рукой.

– Вы слышали? Он ушел… – подождав, окликнула Катя натурщицу в спальне.

Та не ответила.

Катерина заглянула во вторую – смежную – комнату, и оказалась в небольшой узкой спальне. У стены стояла неубранная кровать со смятой постелью. На прикроватном столике лежали книги и портсигар, тикали часы в изящном подчаснике.

Никакой модели здесь не было!

Не сдержавшись, Катерина нагнулась и заглянула под кровать – пусто. Теоретически девица могла сбежать через окно – но плотно закрытые рамы и третий этаж делали версию маловероятной.

Чье же милое личико он так расхваливал? Она явственно слышала это! И посреди комнаты стоял мольберт – на нем Катя увидела быстрый карандашный набросок девушки с арфой. Дображанская взяла его в руки и тут же отбросила, забыла о нем…

Под изображеньем арфистки лежал еще один лист, с другим рисунком – хорошо знакомый Катерине сюжет «В тихую ночь»: душа девушки в объятиях темнокудрого ангела.

И все же рисунок существенно отличался от приобретенного ею на аукционе.

– Не может быть!.. – вскрикнула Катя.

Дом, где посчастливилось (?) жить семье Ипатиных, был в своем роде печальной достопримечательностью Киева – вздыбившийся над Мариинским парком, похожий на крепость, он стал первой уродливой новостройкой, «одороблом», навсегда испоганившим легендарный живописный вид правого берега Киева, раззолоченный лаврскими куполами.

Холл дома-монстра, обшитый темным деревом, украшенный большим окном с витражом, изображавшим Мариинский парк и дворец, напоминал дорогую гостиницу… но это вряд ли могло примирить Киевиц с проклятой крепостью.

Воспользовавшись адресом, выданным им прокурорской ведьмой, Маша и Даша поднялись на 21-й этаж.

– Конечно, все может быть, – убежденно сказала Маша, как только излишне картинная горничная в черном платье и белом фартуке с бантом на попе пошла докладывать вдове убитого бизнесмена, что к ней пришли Мария Ковалева и Дарья Чуб. – И желание прятать лицо необычно для обычного человека. Но все же пока понятно только одно: когда я пришла во Владимирский, Город не случайно дал мне это знание, и ты, Даша, не случайно купила газету, и Катя не случайно пошла на аукцион…

– И спасибо, что ты пошла со мной, – подвела черту Чуб. – Сама знаешь, у меня с Кругом Киевицы не очень. И во-още ты классное заклятие нарыла!