– Но у вас мало времени, – пришпорила их Глава Киевских ведьм. – Скоро Киев накроет туман… А вместе с ним к вам слетятся гости.

– Примерно так? – Мир Красавицкий уже сидел за компьютером, изучая одну из многочисленных интернет-галерей с работами Котарбинского.

На экране пред ним стоял снимок черно-белой дореволюционной открытки. Из забытого, заросшего цветами могильного холмика вылетал чей-то грустный крылатый дух. Возможно, как раз для того, чтоб заглянуть к своим на Деды.

«Интересно, имеют ли бриллианты душу? И если да, какая душа живет в них? Столь же прекрасная, как они сами? Или в каждом бриллианте, словно в окаменевшем бездонном озере, прячется черт? Или сам Дьявол? Иначе как объяснить странную и непреодолимую страсть людей к небольшим сгусткам обычного углерода? Как объяснить, что ради них век за веком люди предают, лгут, убивают? Как объяснить, что я не могу не думать о них?.. Как же мне заполучить эти чертовы серьги?!»

Катерина недовольно повертела затекшей шеей и вернулась в прежнюю позу – быть натурщицей оказалось совсем нелегко.

– Чудесно… чудесно… – Вильгельм Котарбинский с удовольствием посмотрел на сотворенный набросок и принялся самодовольно подкручивать светлый ус. – Признаться, я люблю эти серые дни… В такие дни как никогда понимаешь, что ничего невозможного нет. Все возможно. Все совершенно. И почти все в мире так прекрасно, непознано… И вокруг нас даже не мир, а миры. Просто одни из них видимы, а иные невидимы. Одни – бесконечно велики, а другие – бесконечно малы. И кто знает, возможно, существует другая планетная система, подобная Солнечной, но размером с мизинец моей левой руки. А в этой малой системе планет – тоже есть Земля, на Земле – Киев, в Киеве – Владимирский храм, а в нем сидят, вот в эту минуту, Котарбинский, Сведомский и Васнецов? Мы сидим там сейчас и пишем картины… Ибо все существует в одночасье. Ведь так? – окунул он ее в радостную голубизну своих глаз.

– Вполне возможно, – сказала Катя.

И подумала: «Странными же речами он развлекает заказчиц. Впрочем, не такими уж странными для художника фантастического жанра и романтического склада ума. Ему положено быть странным».

Маша рассказывала: Врубель тоже был странным – мазал нос зеленой краской, бродил по Киеву в ренессансном костюме. Но для Врубеля творчество стало темным провалом, приведшим его в сумасшедший дом. В Котарбинском же больше всего Катю поражало то, как он буквально излучает вокруг себя радость творчества – казалось, из него исходит незримый свет, сделавший неубранную комнату с серым дождем за окном радостно-солнечной.

– Прекрасно. Да, это прекрасно… – он отошел от мольберта на пару шагов, затем взял лист картона и приблизил к глазам. – А вы совсем не похожи на мать.

– Что?! – потрясенно выдохнула Катя. Ее окатило разом и холодом, и жаром. – Вы знали мою мать? Но откуда?.. Когда?..

Ответом был громкий топот. Незапертая дверь распахнулась – в номер влетел мальчишка в картузе и старом, не по росту пиджаке, аккуратно заштопанном на локтях. В углу его рта притаилась память о последней проказе – пятно розоватого варенья. Но в огромных осоловевших глазах уже застыли стеной слезы:

– Вильгельм Александрович… Беда… Беда у нас… – его картуз был великоват, сползал на нос, и малец то и дело поправлял его, вновь и вновь выныривая из-под козырька. – Беда большая… Ася скончалась!!! – отчаянно заголосил прибывший.

– Как же?.. Когда? – руки художника опустились, глаза неуверенно погасли. – Я же только сегодня… нынче утром был… и она… – он вдруг покраснел, точно вспомнив неприличную сцену, тряхнул головой. – Не понимаю… как же возможно?..