Обессилев, я падаю на пол и утыкаюсь затылком в стену. Нужно признать очевидное – одной мне не справиться. Понадобится ремонт. Нужно будет заново штукатурить стены, клеить обои, менять окна и двери. Подвесной потолок тоже испорчен. И батареи, а через месяц мы без них замерзнем.

В голове складываются цифры, и меня начинает тошнить. Бесконтрольный ужас подкрадывается и сжимает лапы на моем горле. Дрожащими пальцами достаю телефон и набираю маму, просто потому что папа, с которым я так хочу поговорить, вряд ли ответит с небес.

Три года. Прошло уже три года, а чувство, будто это случилось только вчера. Время не вылечило, не притупило боль, в сердце по-прежнему зияющая дыра.

Три года назад рождение Лисы омрачило горе: мой отец, водитель со стажем длиною в жизнь, не справился с управлением в гололед. Судьба подарила мне Лизу, но забрала единственного человека, которому было не все равно. У судьбы черный юмор, не иначе.

Я очень любила папу, как и он меня. Мы всегда понимали друг друга с полуслова, поддерживали во всем. Когда после исчезновения Матвея я узнала, что беременна, мама закатила скандал: она пыталась настоять на радикальном решении вопроса. А отец успокоил. Он сказал, что вырастить еще одного ребенка не составит ему никакого труда.

Больше всего на свете я жалею о том, что Лиса не успела познакомиться с дедушкой. Он ведь любил малышку всем сердцем задолго до ее появления на свет. Я хочу верить, что он наблюдает сверху: за смешными хвостиками и зубастой улыбкой. И, кстати, надеюсь, не злится, что я бросила универ.

Короткий, бездушный разговор с мамой оставляет горький привкус и никакого чувства удовлетворения. После смерти папы она стала очень религиозной и нашла покой в какой-то общине, больше напоминающей секту. Сдает квартиру, а вырученными деньгами делится с нынешними братьями и сестрами, как любит их называть. Сама живет в глухой деревне, работает в поле и не пользуется электричеством. Я навещала ее летом, она по-своему счастлива. Наверное.

Я спускаю во двор уже пятый по счету мешок с мусором, когда звонит телефон. Едва не роняю его, вытаскивая из кармана, поэтому отвечаю резко, даже зло.

– Вежливо разговаривать не учили? Теперь понятно, почему клиенты недовольные ходят, – это Скелетина, наш сварливый босс из бара. Он не привык здороваться, привык, что все ему чем-то обязаны, так и общается. – Выйти нужно, Герман дрянь какую-то ротавирусную от детей подхватил. С толчка не слезает.

И да, выходные у официантов тоже очень условные. Все просто: если я хочу заработать, нужно, как бы просто ни звучало, работать.

– Хорошо, но только до полуночи. Через пару часов буду.

– У тебя час.

Не очень лестно – и это мягко сказано – обзываю управляющего, повесив трубку, а сама уже выдумываю, что скажу Аське, чтобы та в пятницу вечером вместо свидания присмотрела за Лисой. Сегодня брать ее с собой никак нельзя – при Скелетине нельзя, он детей на дух не переносит.

Я долго мнусь и собираюсь с силами позвонить, а когда набираю сестре, та орет, чтобы быстрее везла малышку – знает, что управляющий не шутит. На мои извинения говорит, что это не обсуждается. Мол, она перенесет ужин домой, закажет что-нибудь и не будет шалить до моего возвращения.

По итогу, натирая уже десятый столик подряд перед шквалом посетителей, я убеждаю себя, что справлюсь со всем, что счастье не в деньгах, и сама же смеюсь. Потому как без них чертовски тяжело быть счастливым. С теми же мыслями захожу обратно на кухню, сажусь в углу и кусаю злаковый батончик, припрятанный в кармане, но не успеваю даже почувствовать банановый вкус.