– Ах, это по твоей милости?! – еще больше возмутился Натан Моисеевич. – Ну, всё! Не то чтобы выйти замуж, но и родить от этого жлоба, от этого Фони-квас, я ей не дам никогда! Я сейчас же пойду и убью их обоих собственноручно!!! Считай, что я уже в тюрьме!.. А если, не дай Бог, нашу квартиру снова начнет заливать соседским говном, то я лучше погибну в чужих фекалиях и сточных водах, но мне и в голову не придет позвать на помощь эту сволочь-водопроводчика! Как его там?.. Чтоб ему пусто было!.. Хотя о чем мы говорим?! Он уже покойник!.. – И Натан Моисеевич стал решительно натягивать на себя пальто...
В эту последнюю грозную фразу Натана Моисеевича неожиданно стал вплетаться колесный перестук...
...громыхание вагонных сцепок, далекий сигнал встречного состава...
... И раскаленная скандалом квартира Лифшицев шестидесятых стала превращаться в...
... ПОКРЫТЫЙ СНЕГОМ СКВЕРИК ПЕРЕД РУССКИМ МУЗЕЕМ
Тепло одетый Натан Моисеевич катил перед собой небогатую коляску, поглядывал на укутанную мордочку младенца и негромко пел ему:
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет тра-та-та-та-там...
И первый маршал в бой нас поведет!..
Младенец начинает кукситься.
– А шо такое? – с нарочитым еврейским акцентом спрашивает Натан Моисеевич у младенца и останавливается. – Шо у нас бровки домиком? А, ваше превосходительство, Алексей Сергеевич? Вы описались или вам песенка не нравится?
Натан Моисеевич согревает руку дыханием и сует ее под одеяльце.
– Нет! – восклицает он восторженно. – Таки мы сухие! Таки, значит, песенка не устраивает... И правильно, деточка! Кому она сегодня может понравиться? Сейчас, котик, дедушка споет тебе другую песенку.
Натан Моисеевич катит коляску с трехмесячным Алексеем Сергеевичем Самошниковым по заснеженному скверику на площади Искусств и поет уже без малейшего намека на анекдотичный еврейский акцент:
Отвори потихо-хо-оньку калитку-у-у
И войди в тихий сад ты как тень...
Не забудь потемне-е-е накидку,
Кружева на головку надень...
Поет Натан Моисеевич очень даже неплохо, хотя и совсем тихо, чтобы не потревожить трехмесячного Алексея Сергеевича. Ибо сейчас для Натана Моисеевича на свете нет ничего дороже.
Наверное, Алексей Сергеевич это как-то просекает, улыбается Натану Моисеевичу и тут же закрьгеает глазки.
Но вот в старинный романс начинают вклиниваться всевозможные железнодорожные звуки несущегося в ночи поезда и...
...постепенно день заснеженного скверика конца шестидесятых начинает преобразовываться в...
... НОЧЬ И СЕГОДНЯШНЕЕ КУПЕ «КРАСНОЙ СТРЕЛЫ»
В.В. и Ангел лежали на своих постелях.
Закинув мощные руки за голову, Ангел смотрел в темный потолок купе.
В.В. сел, опустил ноги на пол, слегка отодвинул репсовую занавеску в сторону, посмотрел в черноту ночи за окном. Увидел только собственное отражение и глухо сказал Ангелу:
– Хотите – честно?
– Я знаю, что вы собираетесь сказать, – негромко проговорил Ангел.
– Не сомневаюсь. Но если я этого не произнесу сам – мне будет, прямо скажем, не по себе. Так вот, за последние годы мы все так изменились, эта новая жизнь нас всех так перекорежила, что мне, например, стало неожиданно скучновато узнавать о событиях, произошедших лет тридцать – сорок тому назад. Какими бы они ни были трогательными и занимательными.
– Жаль, что вам не нравится моя история. Я начинаю чувствовать себя глуповато, – огорчился Ангел.
– «Не нравится» – не то слово, – вяло промямлил В.В. – Видите ли, Ангел, история, в которой легко предугадывается дальнейший ход событий...