— И что будешь делать?

— Возьму ещё одну полуторомиллионную вазу и разобью ее уже совсем не случайно. И не об пол. Достаточно не тонкий намёк?

— Угрозы? Приминание физической силы? Собираешься дойти до насилия в семье? — издевательски хмыкнул Константин.

— Если понадобится.

— Тогда я сбегаю за телефоном. Нужно будет все запечатлеть для суда и адвокатов.

— Иди сюда или я за себя не отвечаю! Это твои дети, они совсем беззащитные, им нужна твоя помощь, что с тобой не так? Они не могут переодеться сами! Зато когда будут уже уметь, вот тогда и станут для тебя любимыми сыновьями, так ведь?

— Вот уж сильно сомневаюсь.

Ах ты ж…

У меня много чего проскользнуло а голове, но озвучивать я ничего не стала.

Сейчас было не время ругаться, Илье и Игорю требовалось наше внимание.

— Сюда, Шувалов. Живо.

— Нет. Там… отвратительно, — он неопределённо помахал рукой.

— В этой комнате отвратительный только ты, — с нажимом процедила я.

— Там отвратительно пахнет!

— Так перестанет, если ты поможешь мне и мы их переоденем. Нужно просто поменять подгузники, я же не прошу тебя о чём-то невозможном!

— Просишь.

— Хорошо.

Значит, так, да?! Думаешь, самый умный, Шувалов? Что ж, посмотрим.

— Значит уже я схожу за телефоном. И запишу все то, что здесь происходит и все то омерзительное, что ты говоришь о своих сыновьях. Запишу и выложу в сеть. Посмотрим, что на это скажут… я не знаю, кто там тебе важен? Инвесторы, бизнес-партнеры, соседи-богачи?

— Это шантаж, — глухо ответил Константин спустя целую минуту тишины.

— Да.

Я не стала отрицать очевидного факта.

Так и есть, это был шантаж.

И я ещё очень на многое готова была пойти, чтобы защитить близнецов.

Чем быстрее это усвоит Константин, тем нам всем будет проще.

В общем, с горем пополам, мы подгузники мальчикам поменяли. Точнее я поменяла, а Шувалов постоял рядом. Причитая на жизнь и ее несправедливость.

Гад чешуйчатый!

Несправедливость.

Что он о ней вообще мог знать, живя в таких хоромах и не заботясь ни о ком живом, кроме себя любимого?

Вот его сыновья, хоть и жили на этом свете совсем недолго, но уже успели познать на себе несправедливость во всей ее красе.

И виной тому был сам Константин.

Почему он не понимал этого?

В общем, мальчиков я помыла, надела им новые подгузники, покормила и уложила спать обратно, обцеловав с головы до ножек.

— Я могу уже идти, а? — устало протянул Константин.

Вид у него был такой, будто его заставили разгружать целый грузовик с тяжелыми коробками.

На самом же деле все, что он делал, пока мы находились в детской, так это ныл! Словно сам был большим ребёнком.

— Нет.

Я закончила целовать близнецов и подняла взгляд на их дурного папочку.

— Что значит нет? Мне вставать в шесть утра, в отличие от тебя, женщина! На работу идти и целый день пахать!

— Тон пониже сделай, — прошипела я, — или хочешь мальчиков ещё час убаюкивать?

— Что ты ещё хочешь от меня, а? — Константин развёл руками в стороны. Голос стал тише, зато глаза - злее. — Я уже все сделал! Все, понимаешь?! Все!

— Подойди к своим детям, наклонись к ним и пожелай сладких снов.

— Нет, — стало мне твёрдым ответом спустя несколько секунд гнетущей тишины.

— Почему? Ты ведь уже точно знаешь, они - твои. Тогда почему у тебя столь пренебрежительное отношение к детям? У собственным детям?

— Ты знаешь ответ на этот вопрос.

— Даша неправильно поступила, я допускаю, у тебя есть право злиться. Но на неё, а не на них, — я кивнула в сторону двойняшек. — Они не просили их рожать, бросать, использовать в своих целях. У них не было выбора и возможности влияния на ход событий. Тогда за что ты их наказываешь? И когда уже произойдёт процесс принятия?