— Не сниму, — отвечаю я, — и не проси.

— Почему?

— Это мой друг.

— А я тогда кто? Разве я не друг? — при этом он так смотрит на мои ноги, что я еле удерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

Ну очень по-дружески смотрит. В кавычках.

Только я не смеюсь.

— Ты уедешь, — говорю, глядя Громову прямо в глаза, — а он останется со мной.

Марк замолкает и первым отводит взгляд. Чтобы в следующий раз все начать сначала.

Но я не рассказываю, какой жирный минус есть у бумажного Громова. Он не действует на меня так, как действует живой Марк.

Раньше я считала улыбку на постере будоражащей. И только увидев эту улыбку вживую, поняла, насколько не осознавала, что означает это слово.

Теперь меня не просто будоражит. Внутри накрывает горячей волной, которая ударяет в голову, а сердце наоборот проваливается в ледяную бездну. По коже россыпью бегут мурашки, отчего волоски на всем теле становятся дыбом.

И это от одной только улыбки, живой улыбки Марка Громова. Что со мной делается, когда он ко мне прикасается, постеру и не снилось.

В меня попадает шаровая молния, меня пробивает электрический разряд, я становлюсь высоковольтным проводом, через который подается напряжение в десятки тысяч вольт.

Вот что со мной происходит. Думаю, не стоит уточнять, что я по уши втрескалась в Марка. И только теперь понимаю, как было легко и просто любить его фотопортрет. И как адски тяжело любить живого Громова. Потому что все труднее и труднее получается от него это скрыть.

— Марк, а почему в новостях пишут, что ты не справился с управлением? — я собираюсь с духом и задаю вопрос, который давно хотела задать. — Почему там нет ни слова о неисправных тормозах?

Он снова хмурится и водит пальцем по ободку чашки.

— Не знаю, Каро. Экспертиза должна была установить все обстоятельства аварии. Но кому-то важно, чтобы настоящая причина была скрыта.

Мне передается его мрачное настроение, Марк это замечает и тянется через стол. Берет меня за подбородок, приподнимает вверх.

Ба-бах! На этот раз обошлось, на этот раз всего лишь шаровая молния.

— Эй, малышка, — говорит он и заглядывает в глаза, — ты дала слово, что не будешь забивать этим голову и расстраиваться.

— Я не давала, — говорить неудобно, потому что Марк давит на щеки, — ты меня вынудил.

Он улыбается, и снова совсем не так как на постере. Мне от его улыбки так тепло, что хочется подставляться под нее как под солнечные лучики. Снять одежду и подставляться, а лучше если бы ее снял Марк...

О, нет, куда меня опять понесло? Не мысли, а болиды на гоночном треке. Моргнуть не успеваешь, они уже фьють! — и погнали...

— Каро, ты о чем задумалась? — слышу сквозь пелену своих лихорадочных мыслей журчащий голос. Распахиваю глаза и вижу перед собой повернутую ладонью вверх руку. — Потанцуешь со мной?

— Танцевать? Ты собрался со мной танцевать? — переспрашиваю настороженно. Может мне послышалось? Или показалось? Или померещилось?

— А что тут такого? — удивляется Марк. — Ты же говорила, что танцами занималась. Или соврала?

— Зачем мне врать? — возмущенно пожимаю плечами. — Я за ногу твою переживаю. Как бы не пришлось снова тебя к дяде Андронику посреди ночи везти.

— Не переживай, — теперь его голос журчит где-то у моей шеи, и я судорожно вздрагиваю, — не придется. Не бойся, малыш, иди сюда.

Не понимаю, что со мной творится. Марк не говорит ничего необычного, все слова мне привычны и знакомы. Но то ли тон, которым он их произносит, то ли легкие касания губ к шее заставляют сердце биться быстрее. Дыхание сбивается, воздух застревает в легких.