К нам подбежал мальчик и сказал: «Папа, я уже и первое мороженое съел, и второе, а ты все меня не зовешь. Чья это такая крутая машина? Красная!» Мальчику лет восемь или девять, от восьми до девяти. Сколько лет он не решался мне рассказать, от восьми до девяти?

Мальчик восторженно разглядывал «мерседес». Он у меня и правда особенный: мой друг юности, теперь один из первых людей страны, не просто так подарил мне красный «Мерседес кабриолет SL500» (год выпуска – год нашего с ним романа), – это тонкий подарок в память о мечте. Красный «мерседес»-кабриолет был недостижимым для нас воплощением других миров… А теперь вот – катайся, сказал он своим подарком.

Я подумала: возьму и отдам Братцу Кролику «мерседес». Сделаю царский подарок – нате вам, Братец Кролик и мальчик, «мерседес», самый длинный, самый красный… Мальчик посмотрит восхищенно на папу, Братец Кролик благодарно на меня… Красиво было бы.

Фига! Не подарю. Во-первых, царский подарок делают на рождение ребенка, а ребенок родился восемь-девять лет назад. Во-вторых, я не люблю детей, особенно не люблю мальчиков.

И я вдруг очень пожалела Братца Кролика – за то, что у него этот мальчик: будет любить его, чувствовать его душу, видеть, как он радуется снегу, красному «мерседесу», мороженому. Будет радовать его, утешать, когда он упадет, ударится, подарит ему хомячка… а потом тот станет ему чужим или еще как-нибудь разобьет ему сердце. Мы с ним решили не иметь детей, думаю, мы так веселились, потому что у нас не было детей и все веселье оставалось нам. Разве Братец Кролик ходил бы по дому в костюме пчелы – за спиной крылья, на голове антенна, – если бы у нас были дети? Или в тоге из простыни, специально сшитой Аннунциатой, чтобы он выходил в ней к завтраку? Если бы у нас были дети. А теперь у него мальчик. Бедный Братец Кролик.

Мальчик держал за руку еще одного мальчика. Наверное, у меня потемнело в глазах, раз я не сразу разглядела, что за спиной у мальчика еще один мальчик.

– Не смотри так, Братец Лис, это же просто дети, мальчик и мальчик. Не переживай, Братец Лис…

Не переживай? Он же, черт возьми, писатель, а не водопроводчик! Мог бы сказать: «Не терзайся, Братец Лис, не уступай невыносимым мукам, не изнывай». Да и какой же я теперь Братец Лис? Я Железный Дровосек – мне нельзя плакать, а то заржавею.

ОООО. УУУУ. Теория розовых клеточек не работает. Вокруг черная реальность, ее не перекрасить в розовый цвет… Так больно, что, может быть, лучше сразу головой в Неву? Столько лет уже был мальчик, а мы были вместе. Уже были два мальчика, а мы все были вместе. Все знали про мальчиков, приходили к нам с вином и гитарой, пили, пели и знали, что есть мальчики. Хочется дико хохотать или завыть, но улица Некрасова не место для воя.

И как же мне дальше жить с такой болью? Спрашивать себя перед завтраком: «За что это мне?», а после завтрака: «Почему это именно со мной?» – и выть, выть… Но жизнь – это не место для воя.

Мы с Братцем Кроликом договорились, что он придет завтра и мы займемся третьей главой. Я договаривалась о встрече в бессознательном состоянии… Знаю от друга-хирурга: иногда человек под наркозом отвечает на заданные вопросы, и кажется, что он связно ведет беседу.

Любимое Илюшкино выражение «тебе-то хорошо, Алисочка…», тянет «Али-исочка» противным девчачьим тоном, как будто он плохо воспитанная третьеклассница, а не стройный, благородной наружности мужчина шестидесяти одного года в дорогих рваных джинсах.

Даже в советское время, когда преподаватели читали лекции в униформе костюм – белая рубашка – галстук, Илюшка выходил на кафедру в джинсах и грубом свитере крупной вязки, – то ли он у костра, то ли на кафедре… От него веяло духом свободы, сигаретами «Мальборо», заграничными конференциями – и костром, песнями под гитару; это сочетание свободы от официоза и официального успеха сводило студенток с ума… Только официальных жен-студенток у Илюшки было пять, а неофициальных уж и не помню… Сто?