– Я так не думаю, - взгляд его стал тёмным.

– Ты серьёзно думаешь, что я могу посмотреть на такого как ты неудачника? Посмотри на себя. Да никогда даже не мечтай об этом. Дворник.

– Я не…

– Что ты? Это же смешно. У меня жених, и мы поженимся скоро, когда он сделает мне предложение, мы поженимся. А ты так и будешь дворником всю оставшуюся жизнь. Вот идиот, чего себе придумал, что я могу обратить внимание на такого?!

В порыве злости она совершенно не думала о том, что говорит, просто говорила то, что вырывалось изнутри. Гадкие и совершенно не её слова. Остановить их нет никакой возможности.

– Ты настоящий придурок, если думаешь… – но тут она остановилась.

В его глазах сверкнул огонь, просто блик, но Дашка поняла, что говорит не то. Она увидела, как дёрнулось его плечо, как взгляд стал суровым и дерзким. Увидела, как он начал приближаться, спохватилась, но поняла – некуда бежать. Сейчас он подойдёт и…

Она почувствовала его руку на щеке, на волосах, она увидела его губы так близко. Ощутила его дыхание и поняла, что никуда уже не денется. И эта залитая водой кухня в один момент превратилась во что-то другое. Теперь это была не кухня вовсе, а первобытная пещера, где совершенно дикий мужчина с глазами, полными огня, набросился на законную свою добычу, покорённую им женщину. Всё здесь металось и сыпалось, всё летело в неизвестность. Всё стонало и пело. То замирало на мгновения, то снова бросалось в невероятный пляс.

Что произошло? Не понял никто, и поняли все, кто тут был. Она – узнала, что отныне жизнь её провались в пропасть на недосягаемую глубину. Поняла, что сама, по собственной воле, спрыгнула туда и отныне не желает возвращаться обратно. Здесь теперь её жизнь.

А он – ощутил, что поднялся высоко к небу, туда, куда даже не смотрел никогда. За облака и ещё дальше, туда, где живут на небе звёзды. И он теперь – рядом с ними.

Но в ответ на его мысли она сказала:

– Ты должен уйти.

Он встал, надел мокрые брюки и рубашку. Посмотрел на Дашу долгим, требующим ответа взглядом, но она ничего не сказала, только отвела глаза. А когда он скрылся за углом прихожей, услышал:

– Не приходи сюда больше.

-----

В узкой бытовке уютно. Там и сям в правильном беспорядке разбросаны слесарные инструменты. В углу тележка, метла, совок. Под дальней стеной старая кровать, у боковой – стол, рядом с ним два засаленных стула и обшарпанный табурет. Под потолком одинокая лампочка рассеивает жёлтый свет.

Здесь тепло зимой, прохладно летом. Здесь не слышно городского шума. Разговоры всё больше задушевные. Ни сор, ни брани, кроме редких, крепких слов, что иногда вставляет в рассказы Петруха. Палыч – тот больше по-народному, но без брани, а Мишка-дворник, так тот вообще молчун. Порой за целый день из него слова не вытянешь. Но молчит он так, что и Петруха, и Палыч понимают, даже если он ничего не говорит, всё равно согласен с их мнением. Иногда, конечно, и он заговорит, так что не остановишь, но это редко. Больше по случаю.

А это пришёл от Воробьёвой чернее тучи. Мокрый с ног до головы.

– Ого! – Петруха удивился.

– Понятно, – Палыч взял инструменты, посмотрел на Мишку с укоризной, мол, чего вызвался, если ничего не умеешь, и вышел.

Попытался Петруха порасспрашивать, что и как, да ничего не добился. Пустое.

На следующий день во время обеденного перерыва снова собрались все в бытовке. Миша на кровати валяется с телефоном, Палыч у стола. Петруха вчерашнюю тему не отпускал. Уже многого домыслил, накрутил и докумекал. И давай развивать:

– Так ты чего, на эту Дашку, что ли, наметился? У-у-у. Куда кинул – не на твою удочку рыба. Гонористая она девка. Я таких на дух не перевариваю. Всё шо-то корчит принцессу, а глянуть не на что, тьфу. Ножки то-о худенькие! А всё каблуки оттакенные норовит напялить. Тока то шо мордашка ничего такая. Ну и всё.