- Ты как дочь президента, которую я украл, - смеялся Никита, пытаясь отдышаться. Мою руку он так и не отпустил.

- Поверь, опека точно как у нее, - я улыбалась в ответ, теперь уже смущенно оглядывая его.

 Какая глупость. Убежать с малознакомым парнем в какие-то гаражи.

 Он протянул руку, и я дернулась. Крестовский же лишь заправил выбившуюся прядь мне за ухо. Легонько погладил щеку после удара Кораблева.

- У тебя кожа такая белая. Как фарфор, - пробормотал он отчего-то рассеянно. Думал о чем-то своем. А я тут же зарделась. Да уж, теперь по фарфору красные всполохи.

- В маму, - буркнула я и отвернулась от него, доставая заливающийся звонком телефон. Раздосадовано отклонила вызов.

 Мы оба отключили телефоны и просто бродили по набережной, ели в каких-то захолустных кафешках из уродливой пластиковой посуды. Но я так устала от слепящего блеска сервизов и душных царских обедов дома или в изысканных ресторанах, что наслаждалась каждым непривычным мгновением. Мне нравилось, что у нас появился общий секрет.

- А чего ты за мной пошел? – спросила я Никиту, пока лопала мороженное прямо из обертки. Мороженное в начале весны такое же вкусное, как и летом. Я мороженное и зимой люблю тоннами есть. – Пожалел?

- Познакомиться хотел получше. Ты красивая, - вот так просто ответил он.

 Я подняла брови и не смогла скрыть насмешки.

- А ты такой прямой.

- Я просто врать не люблю. И чего мне, кривым что ли быть? - снова ослепительная улыбка.

 Я прыснула от смеха.

- Ты тоже ничего, - вскоре кокетливый флирт оборачивается бесконечными разговорами. Сначала обо всякой ерунде. Потом на серьезные темы. И вот мы уже словно знаем друг друга вечность, за какие-то пару часов.

 Чуть позже пошел дождь. Холодный, весенний, пробирающий до самых костей. Наши куртки промокли, мы были как две мокрые мыши, ей-богу. Но такой веселой и счастливой я себя давно не ощущала. Словно глотка воздуха вдохнула. Мы прячемся под каким-то грязным навесом древней постройки. Пережидаем дождь.

- У тебя мороженное вот здесь, - хриплый голос одноклассника выбивает почву из-под ног.

 Смотрю на его во все глаза. С ресниц уже тоже капает. Эх, точно простыну. Я же неженка ужасная.

- Где? – тихо шепчу, не отрывая взора.

 Никита протягивает руку и пальцем вытирает остатки мороженного с уголков губ. Хочу отстраниться, но стою застывшим изваянием. В груди нежные пионы распускаются, радуга ввысь рвется. Странные чувства, как будто больно в груди и сладко одновременно.

- И еще вот здесь. – Парень наклоняется и целует меня в то же самое место, которое только что трогали его пальцы. Его губы пахнут мороженным. Шоколадным. Его любимым. За пару часов я узнала о нем больше, чем знаю о любом из своих одноклассников.

 В голове дурацкая мысль: какое любимое мороженное у Птахи? А у Кошкиной? А у Таси?

 Не знаю.

 А учусь я с ними с первого класса.

 Поцелуй уносит на запретные вершины, но Никита целомудренно отстраняется. И я ему за это благодарна. Мне нравится какой он. Относится ко мне с уважением, серьезно. Никаких намеков на что-то большее вот так сразу, или наоборот полудетских тонов, типа «Серебрякова, дай рюкзак понесу», как от Виноградова.

 Поцелуй для меня далеко не первый, но так здорово я еще ни с кем не целовалась. Да и целовалась я всего с двумя. В первый раз с сыном папиных друзей, когда мне было еще тринадцать. На одном из скучнейших приемов мы спрятались под скатертью круглого стола и учились целоваться. А второй раз со студентом-музыкантом, которого приставили ко мне учить играть на пианино. Вот он и учил. Изменил, так сказать, слегка программу.