В подвальной пивнушке, соседней с нами, вдруг зазвучала музы́чка, как они сами ее называют. Их пивная, дерганая, сумасшедшая рок-музыка.

Я испугалась… Что? Уже? С самого утра?.. Они с ума сошли!

– Они, Артем, не дадут тебе доспать.

– Пусть!

Его удивительный голос то изломом падал, то вдохновенно, волшебно взлетал… У Артема перехватывало дыхание, и я успевала понять, что этот любимый мной человек не просто неубиваемый политик-профи: он действительно переживал каждую свою мысль как встревоженную временем – как уже готовую к ближнему бою. Он обживал свою мысль. Он жил этой мыслью. Он так сильно, жадно сжимал мне руку с каждым гневным словом… Он мог сгоряча сломать мне пальцы…

– Оля…

Но, конечно, я не выдернула руку. Я терпела… И была счастлива. Хуже было то, что я по-утреннему свежо, ощутимо зябла… А он все говорил… Я захотела в туалет. А он все так же возвышенно (его горные снеговые вершины!) – то о народе, то о населении. Народу нужно срочно… Мне было стыдно. Я боялась, что лопну… ужас… Я терпела. Изо всех сил.

– Ты хочешь спать? Устала?.. Я тебя заговорил?

– Нет, нет. Что ты!.. Я готова слушать и слушать.

И опять эта варварская музыка.

– Артем!.. Слышишь? Проклятая пивная!.. Ты же обещал что-то с ними сделать.

– Обещал. И дал команду.

– Отец когда-то предупреждал – политики обожают обещать.

– Но политик уже дал команду. Здесь будет кафе… Да, Оля, кафешка. Но другого типа. Чай, кофе, газеты и разговоры. Как тебе зеленый чай?

– Чай – это хорошо. Это для всех.

– А как тебе, если в этом кафе будет подаваться фирменный «Чай Кандинского»? – Артем взял шутливый тон. – «Чай с Кандинским. Только у нас!» – звучит? А можно атаковать более энергично: «Чай с точкой на плоскости»?.. За хорошую рекламно-агрессивную вывеску не грех выпить по-настоящему. А что?.. Вина! Хочу вина!.. Знаешь, Оля… Признаюсь тебе… У меня есть слабость.

– Неужели есть?

– Я люблю чокаться.

– Вина не прикупила. Извини. На приличное вино денег нет, а пойла брать не хотелось. Я бедна, милый.

– Не страшно, дорогая. Сам такой!.. Это я только на словах хорохорюсь. Святая правда, Оля. Я ведь тоже беден. Скажу больше – я бедный-бедный совок.

– Мы – пара.

Минута необязательных признаний.

– Сейчас вдруг все обнищали.

– Да… Перебиваюсь подачками. Московская дума – пока что фикция. Я там на виду, я известен, но я ничто. Полуголодное воинственное ничто.

– Я, милый, тоже не богачка. В квартирке, оставшейся от отца, живет сестра. А сама, как видишь, живу в студии – в этом прославленном полуподвале. Но мне хорошо… Не жалуюсь… Я счастлива здесь. Я и Кандинский. Мы с ним – двое. Но теперь, если полуподвал тебя не пугает, ты тоже с нами.

– А как Инна?

– Она забавная. Я ее обожаю. Окончила серьезный вуз, а работать стабильно ей слабо. Не хочет. Как многие сейчас. Месяц-другой поработает – уходит… Но зато она не бедствует – она всюду востребованный компьютерщик.

– Ты хорошо сказала – мы пара. К чертям политику!.. Я хочу теперь говорить и говорить о нас.

– Артем!

Первая женщина (та, что во мне) по-прежнему не хотела ему поддаться. Ни в коем случае… Зато вторая женщина (тоже ожившая во мне) была готова на все, лишь бы добиться его покоя. Она и победила. Чтобы мужчина уснул. Чтобы спал…

– Артем, прошу, помолчи!

И я кинулась к нему в постель. Чувствуя, как мешает мне неснятый халатик. Говорят, политики всепонимающи. Артем не должен был сомневаться во мне. И он, конечно, сразу поймет. Женщина слаба руками, слаба телом, если она… если она уже лежит на спине.

А потом мы смеялись над вставшей на дыбы нашей постелью. Над собой и над своим идиотским взлохмаченным видом… Ну дела. Ну и побоище!.. Картинка любви! Среди авторитета Кандинского и среди такой ответственной предмитинговой ночи!