– Стой!.. – панически зашипел орк, в последний момент хватая виконта за ногу. – Даже не дыши!.. – Шепотом предупредив эмпира, парень вновь припал к дырке в заборе. А мне пришлось снова залечь в треклятую крапиву.

Тем временем дед Агафон трясущимися ручонками вызволял бутыль из плена ржавого ведра – видимо, посчитал его недостаточно надежным тайником для такого сокровища. Ведро сопротивлялось, все глубже продвигаясь под крыльцо… Плюнув на все, ценитель крепких спиртных напитков выволок ведро и водрузил его на перильца крыльца. Однако железная утварь не сдалась без боя – перевернувшись, она вдарила Агафона по лбу, а бутыль выпала и голодным коршуном ринулась вниз, к своей бесславной гибели. Мужичок, издав отчаянный хрип, распластался на земле, протянув руки к небесам. Вот в такие любящие объятия бутыль благополучно и опустилась… вернее, грохнулась всем своим немалым весом. Я аж зажмурилась, отчетливо представив себе хруст ломаемых ребер.

– Силен мужик!.. – уважительно прошипело из соседских кабачков, приютивших виконта, и я поняла, что обошлось. Открыв глаза, я с удивлением увидела, как Агафон со слезами радости прижимает к себе чудом спасенную бутыль.

Однако ненадолго воцарившаяся во дворе идиллия была нарушена скрипом распахиваемой во всю ширь двери и зычным, явно привыкшим командовать голосом:

– Агафон! Чтоб тебя, козла безрогого, живо домой!..

В кабачках даже дышать перестали, полностью слившись с окружающей природой. Бальдур непроизвольно отпрянул от забора, не удержался на затекших ногах и шлепнулся прямиком в злорадно зашелестевшую крапиву – точнехонько на меня. Клацнул зубами, выпучив глаза от объятий жгучей ехидины, и, стараясь не шуметь, снова отполз поближе к забору. Ибо оторваться от разворачивающегося во дворе действа было невозможно…

Тетка Аграфена, жена Агафона, славилась в округе длинным злым языком и тяжелой карающей дланью. Собственно говоря, именно россказни орка о дебелой ручке оной воительницы и заставили нас с Зорганом пожелать оказаться как можно дальше от этой страшной женщины. Однако эмпиру невольно пришлось изображать из себя перезревший кабачок, а нам с Бальдуром совесть не позволяла бросить товарища в такой беде. Кстати, при разборках с воришками, покусившимися на дары ее сада, Аграфена не признавала ни нравоучительных лекций, ни деревенского судилища, искренне считая, что старые добрые средства – гибкая хворостина да пук жгучей крапивы – гораздо действеннее. Однажды попавшийся ей Бальдур, воровавший вишню, с тех пор полностью разделял это мнение, стараясь лазить в ее огород лишь тогда, когда противная тетка надолго отлучалась из дому.

Итак, злосчастный Агафон, застигнутый на месте преступления, подпрыгнул на локоть и, затравленно оглядевшись, засунул свою бесценную ношу под лавку, скромненько примостившуюся у крыльца…

– Агафон! – сотряс воздух очередной вопль Аграфены, и бедный мужик, втянув голову в плечи, поспешил на зов. Дверь захлопнулась, внутри что-то взвыло, громыхнуло, заверещало – и стихло.

– Фигу я когда женюсь, – обалдело пробормотал Бальдур, от души сочувствуя мужику, а потом бросил взгляд на подозрительно притихшую кабачковую грядку. – Зорган, жив? – обеспокоенно вопросил он, не обнаружив там никаких признаков наличия нашего товарища.

– Агась, – отозвались кабачки голосом эмпира.

Бальдур изумленно крякнул и присмотрелся получше.

– Ну ты и окопался! – захохотал он, разглядев виконта под ворохом кабачковых плетей.

– Ты на моем месте еще не так окопался бы, – с чувством проговорил Зорган, мотнув взлохмаченными вихрами, и тут его глаза загорелись тем самым нездоровым азартом, что так часто доводил до сердечного приступа его эйсенских наставников и охранников, наученных горьким опытом. – Ну, я пополз!