Из инстинкта самосохранения стараюсь не дышать и не двигаться. Страх сковывает все члены моего тела. Я хочу испариться. Не получается.

Не могу смотреть, как там бабка, улетевшая в гостиную на светлую сторону дома. Двигаются только глаза, они пытаются уловить тень существа, которое стоит за мной.

Жить так хочется, что слух улавливает любой звук. Оно дышит глубоко. Потом ворчит, бурчит и начинает удаляться.

Я потею так сильно, что капли со лба стекают на брови. Дрожат губы, всё остальное тело в дичайшем напряжении. Заставляю не стучать зубы.

Приходится глаза закрыть, чтобы перевести дух. Потом очень медленно я поворачиваюсь.

И вижу Андрея.

Меня в школе звали кобылой. Не потому что у меня морда вытянутая, а потому что ростом я удалась и формами. А в школе мальчишки были мелкими, недоразвитыми. Так вот сейчас я жеребёнок пони по сравнению с колоссом, который идёт по коридору. В коридор он, конечно, помещался, но только-только.

В нём больше двух метров роста. Просто нереальные какие-то формы. Размашистые плечи, крупный зад, больше моего однозначно, объёмная спина. Длинные, мускулистые руки. И богатая русая шевелюра, торчащая во все стороны и в потолок стремящаяся настоящим гребнем. И как-то так он хитро пострижен, что часть волос хвостом стелется по позвоночнику и прячется под поясом юбки. Да, Андрюша носит чёрную юбку по колено своих слоновьих волосатых ножищ. 

Он идёт неспешно, грузно, вперевалочку, продолжая ворчать. Не оглядывается. Когда заходит в дальнюю комнату, я вижу его профиль. Длинный прямой нос. И сверкают большие глаза из-под мохнатых… Ё-моё, боярских бровей! 

Он уходит, скрывшись с глаз долой.

А я спиной двигаюсь в сторону гостиной, пытаясь продышаться.

Ох, матушки мои!

Что ж они его так откормили?!

Ни хрена себе Андрюшенька!

Это ж медведь-переросток.

Я, не заметив как, достигаю светлой части дома, резко поворачиваюсь к старухе.

Бабка, кинутая Андреем, прокатилась по полу, мордой садисткой и носом собрала в складки шёлковый ковёр. Платье её порвано, из причёски вывались седые волосы. 

Она поднимается, будто ничего не произошло,  гордо задирает голову и, не скидывая с лица пряди, шагает на выход твёрдым, размашистым шагом. Меня словно не замечает. 

Я ещё раз заглядываю в тёмный коридор и направляюсь быстренько за Аглаей.

Что-то одной мне оставаться в доме жутко не хочется. 

Старуха без оглядки шурует с террас в сторону пристани.

– Аглая Николаевна, – растерянно зову бабку, но она целеустремлённо меня покидает. 

Приходится следовать за ней к пирсу.

Слепит яркое солнце. День уже  жаркий, хотя время не обеденное. Кожа моя сразу загорает, и жжëт огнём щёки. После пережитого кошмара я вся взмокла и теперь иду следом за бабкой, теребя ворот лёгкого платья. Обрезанные волосы  липнут к лицу.

Я останавливаюсь у начала пристани. А бабка на её конце делает знак рукой, как на трассе. Она голосует, подняв большой палец правой руки вверх. Ещё и шею вытягивает, высматривая попутный транспорт.

Приходится подойти ближе. Я совсем растеряна. Нет, старуху я терпеть не могу, но и вот так бросать меня — вопиющая несправедливость.

Аглая вроде приходит в себя, скидывает седые пряди с лица и кидает на меня взгляд. Не злой, не обиженный. Она смотрит на меня с тревогой.

– Когда ребёнка учат плавать, ему велят дышать, – говорит она мне, – чтобы не утонул, чтобы ко дну не пошёл.

Она отвлекается на шум мотора. К пристани несётся со стороны города огромный белый катер.

– Не бойся, – говорит Аглая. – Запиши ручкой на запястье, что нельзя бояться. Он выбрал тебя, меня прогнал. Не утонешь, не пропадёшь, если не дашь страху возобладать.