Я возвращался обыкновенно домой через Кремль, где около соборов дремали кучки заранее забравшихся сюда богомольцев.

Вот уже темно. Девять, десять, одиннадцать… Пора в Кремль.

Он горит огнями. Его стены и башни унизаны электрическими искрами и в темноте кажутся сказочным городом, в котором огненным столпом встает Иван Великий. По всему Кремлю колышутся народные толпы, особенно же тесно на площадке между Успенским, Благовещенским и Архангельским соборами и по решетке на окраине холма, смотрящей на Замоскворечье. Здесь – прекрасный вид на лежащие там, низко, пол Москвы, с ее множеством церквей, с дальними, на самом краю города, монастырями, с белой, золотокупольной громадой ярко освещенного храма Спасителя.

На площади между соборами смешение всех сословий.

Рядом с чуйками приехавшие на праздник из Петербурга гвардейцы и нарядные дамы.

А время всё ближе к полуночи. Осталось всего несколько минут. Проходят и они. Обе стрелки, часовая и минутная, совпали на черном циферблате громадных часов на Спасской башне; медленно, бесстрастно, ровно часы отбивают полночь, и при первом звуке какой-то трепет, точно легкий и быстрый порыв ветра, пробегает над сошедшимся в Кремль московским народом.

Но всё безмолвно, и в тишине раздаются лишь эти неспешные, бесстрастные звуки, под которые обнажаются головы и медленно осеняются груди крестом.

Последний звук затих, и всё еще Москва ждет и молчит. тогда над соборной площадкой проносится резкий звук небольшого повесточного колокольчика[1], висящего у восточной стены Успенского собора, и чрез несколько секунд что-то вверху прорывает воздух и плавный, серебряный, полногрудый звук Ивана медленно растекается над Кремлем и над Москвой…

А Москва еще молчит… Не успела затихнуть волна первого удара, как Иван, выждав, дает второй, потом, еще выждав, третий удар – и тогда ему в ответ разом загворила-загудела Москва. Рвет воздух там, за четверть Москвы, могучий колокол Христа Спасителя, яростной волной снизу хлещет звонкий колокол замоскворецкой Софии, и за ним наступает могучий прибой всего Замоскворечья. Вскоре уж не разобраться в звуках. Общая волна гудит, дробится, плывет, нарастает над всею Москвою, но в этом море звуков неразделимо царствует всепокрывающий голос Ивана…

Уверенно, певуче, стихийно он в который уже раз твердит о воскресшем Христе, и что-то вечное, выше жизни стоящее есть в его безглагольной речи. И кажется, что, когда не будет ни Кремля, ни Москвы, ни России, ни мира больше самого уж не будет, – все же будет старый московский Иван Великий и споет в заветный час заветную песнь о воскресшем Христе.

И вот Он слетел на землю, воскресший Христос, в белых одеждах, с белым знаменем в руках, и на знамени слова любви и прощенья…

Есть в одном из верхних приделов Киевского Князе-Владимирского собора великолепная картина Нестерова «Воскресение». Христос стоит с белым знаменем в руках, а перед Ним бесчисленные расцветшие лилии.

О, как всё бело теперь, как чисто на земле, какой чудный мир сменил прежний раздор между небом и землей!

А в переполненных церквах народ, что не пошел за крестными ходами, тоже заслышал звон, и вся душа прильнула к воскресшему Христу.

Вот запертые двери растворились, и громкое пение как бы посланников неба ворвалось смело, охватывающе в церковь.

Слова, от которых с детских лет и трепещет, и сладко замирает сердце, простые, вечные слова: «Христос воскресе из мертвых!..»

И они раздались и упали, как первые весенние цветы, как сноп животворных лучей на народную душу. Не наслушаться их!.. Так громче их, чаще: еще и еще…