– Я же твой верный рыцарь, разве нет? – забросил он пробный шар.

Машина в это время свернула на Волгоградку, которая тоже стояла наглухо. Дуня в сердцах выругалась.

– Вот блин! И здесь беспросветно. Ладно, постоим. Знаешь, верный рыцарь, на метро тебе будет намного быстрее. Говорю серьезно.

Она была серьезна, да. Серьезнее некуда. Однако надо делать намек толще.

– Метро, метро... – Иван вздохнул. – Дело в том, что торопиться мне до завтрашнего утра совершенно некуда.

Пробный шар закатывался долго. Дуня внимательно смотрела в лобовое стекло. А потом вдруг спросила – тоже в лоб. Как в стекло.

– Тебе что, идти некуда?

Еще одна ее чудная привычка – задавать прямые, откровенные, серьезные и неудобные вопросы. В мире, где все и всем врут и всё, кроме денег, не всерьез, такая особенность была странной. Но для Ивана это было сейчас даже удобным.

– Ну почему же... – начал Тобольцев расчетливо. – У меня много друзей... Да, – вздохнул. – Ты права. Некуда. У меня нет постоянного жилья в Москве. И мне надо было бы по-хорошему сойти в Коломне – там у меня... дом. Но мне позвонила мама – бабушку экстренно госпитализировали в Москву. И завтра с утра надо зайти к ней, узнать, как дела, может быть, лекарства нужны или что-то еще. Мне бы где-то переночевать. Чтобы завтра с утра пораньше попасть в больницу.

А что? Хорошо получилось. Достоверно. На скорую руку, но вполне. Однако особого восторга публики не наблюдалось. Внимательный взгляд на дорогу.

– А что с бабушкой?

Импровизируем. Фантазируем. Но умеренно.

– Что-то с сердцем. Я точно не знаю. Мать не сказала.

– Ясно. А где она? В какой больнице?

Поверила? Ты поверила, Дульсинея?! Чудеса.

– В Склифе, – а почему бы и нет?

– Хочешь, я подвезу тебя туда?

Час от часу не легче. Что ж ты внезапно сердобольная-то такая, Дульсинея?

– Сейчас? Меня туда не пустят – поздно уже.

– Да? – гладкий лоб перерезали морщинки. – Честно говоря, я не знаю, какие там часы приема. Если отвезли в Москву... давай верить, что все будет хорошо. Она у тебя по характеру какая? Боец?

Все чудесатее и чудесатее. Самое чудесатое, что ответы выходили честными – насколько это возможно в сложившейся ситуации.

– Она у нас по характеру командир. Атаман. Генерал.

– Это хорошо... хорошо... – потом опять надолго замолчала, смотрела перед собой и легко барабанила пальцами по рулю. Тобольцев вдруг понял, что даже догадаться не может, о чем она думает. И что ответит на его возмутительно наглый подкат. А Дуня выдохнула. – Хорошо, переночуешь вместе с саженцами. И мы расходимся.

О-фи-геть. Получилось. Да еще так легко. А ты рисковая, Дульсинея.

– Спасибо! – это он сказал вполне искренне. Но не удержался от провокации: – А «переночуешь вместе с саженцами» – это же не значит, что в багажнике? А то я и в салон-то еле влез, что уж говорить о багажнике.

– Саженцы не будут ночевать в машине. Это же молодильные яблоки – как можно их оставить в багажнике?

Тобольцев все никак не мог прийти в себя от того, что она так легко согласилась пустить к себе на ночь человека, которого знает чуть более суток. А может быть, не только переночевать, но и... Да нет. Не может быть. Там же есть Илюша, по которому она скучает и целует. Да какая ему разница? Своей цели Иван достиг, и теперь можно расслабиться и ждать, когда они доберутся до ее квартиры. Тихо и спокойно ждать. Угу, как же. «Тихо и спокойно» – это не про Тобольцева.

– Как я рад. За саженцы и за себя лично. Обещаю вести себя прилично, опускать за собой сиденье в туалете и не петь в душе. И вот, – достал из рюкзака права. – Я же обещал. Держи.