К уходящему в отставку премьеру Факте он послал личную охрану в количестве десяти крепких чернорубашечников, напомнив им:

– На этой войне он потерял сына. Смотрите, чтобы ни один волосок не упал с его головы.

Когда начальник римской Центральной железнодорожной станции доложил о невозможности вывезти из города в течение двадцати четырех часов шестьдесят тысяч устраивавших шум и гам фашистов, Муссолини холодно ответил ему:

– Вычеркните из своего словаря слово «невозможно».

Настало время встречи друзей. Итало Бальбо, прибывшему на следующее же утро, он ничего не сказал, молча обняв. Дино Гранди, приложившему все силы для организации марша, сказал с упреком:

– А ты ведь не верил в мою звезду. Сейчас я не могу включить тебя в состав правительства – это не понравится многим чернорубашечникам.

Джузеппе Мастроматти, своего личного представителя в Перудже, Муссолини встретил спокойно. Когда же тот высказал мнение, что настоящая революция призывает браться за кинжалы, Бенито медленно покачал головой и возразил:

– Нет. За кровь приходится платить кровью – а я не хочу окончить свою жизнь подобно Кола ди Риенци.

Уходя из апартаментов, Мастроматти вспомнил о судьбе римского тирана четырнадцатого века, находившегося у власти всего несколько месяцев, когда взбунтовавшаяся чернь тащила его окровавленного по улицам города к церкви Сан Марчелло, чтобы повесить там за ноги.

Тогда, 30 октября 1922 года, в гостинице «Савойя» казалось, что подобная история в жизни человечества никогда более не повторится.

Скрипя тормозами, черная «изотта-франчини» повернула к дворцу Виминале, в котором располагалось министерство внутренних дел. Не успел шофер премьера открыть дверцу машины, как Муссолини выпрыгнул из нее. За ним следовал заместитель министра Джиакомо Асербо. Перескакивая сразу через две ступени каменной лестницы у фасада здания, дуче приблизился к привратнику с серебряной булавой, одетому во фрак и петушиную шляпу. Тот сразу же отдал ему честь.

Войдя в кабинет министра, Муссолини, вместо приветствия, произнес:

– Мне очень жаль, синьор, что вы нездоровы. Бюрократ, которых было довольно много в те ноябрьские дня 1922 года, попался в ловушку.

– Ваше превосходительство, видимо, ошибается, – запротестовал он. – Я чувствую себя превосходно.

– Тогда, – возразил сердито Муссолини, ударяя кулаком в свою раскрытую ладонь, – потрудитесь объяснить, почему вы пришли на работу в одиннадцать часов, тогда как официальное начало рабочего дня – в девять часов утра.

Обратившись к своему спутнику, сказал:

– Асербо, запишите его фамилию – здесь, по-видимому, много сорной травы, которую следует прополоть.

Новая метла добралась до всех уголков Италии. Бенито Муссолини – председатель совета, министр как внутренних, так и иностранных дел – стал действовать по своему плану. В 8 часов утра 31 октября он прошел скорым шагом по длинным коридорам дворца Чиги, где располагалось министерство иностранных дел, оставляя на столах отсутствовавших сотрудников свою визитную карточку как знак скрытого предупреждения. В 9 часов утра он был на связи со всеми тридцатью министрами своего кабинета, введя ежедневную перекличку.

Вскоре дрожавшие от страха бюрократы стали называть 1922 года первым годом фашистской эры, и на официальных документах появилась двойная дата, но ни один из двадцати четырех часов не стал священным.

Однажды, не дозвонившись до одного из министров в два часа дня, Муссолини швырнул трубку, воскликнув: